"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга вторая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

берег. Но на заречный остров попали люди, уже нахлебавшиеся воды, почти
сплошь утопившие оружие и боеприпасы, умеющие плавать выдержали схватку в
воде пострашнее самого боя с теми, кто не умел плавать и хватался за все и
за всех. Достигнув хоть какой-то суши, опоры под ногами, пережившие панику
люди вцепились в землю и не могли их с места сдвинуть никакие слова, никакая
сила. Над берегом звенел командирский мат, на острове горели кусты, загодя
облитые с самолетов горючей смесью, мечущихся в пламени людей расстреливали
из пулеметов, глушили минами, река все густела и густела от черной каши из
людей, все яростней хлестали орудия, глуша немцев, не давая им поднять
головы. Но противник был хорошо закопан и укрыт, кроме того, уже через
какие-то минуты в небе появились ночные бомбардировщики, развесили фонари
над рекой, начали свою смертоубийственную работу -- они сбрасывали бомбы, и
в свете ракет река поднималась ломкими султанами, оседала с хлестким шумом,
с далеко шлепающимися в реку камнями, осколками, ошметками тряпок и мяса.
В небе тут же появились советские самолеты, начали роиться вверху,
кроить небо вдоль и поперек очередями трассирующих пуль. На берег бухнулся
большим пламенем объятый самолет. Фонари на парашютах, будто перезревшие
нарывы, оплывающие желтым огнем, сгорали и зажигались, сгорали и зажигались.
Бесконечно зажигались, бесконечно светились, бесконечно обнажали реку и все,
что по ней плавало, носилось, билось, ревело.
"Ой, однако, не переплыть мне...", -- слушая разгорающийся бой на
правом берегу, думал Лешка, полагая, что батальон Щуся, кореши родные,
проскочили остров еще до того, как он загорелся, до того, как самолеты
развесили фонари, -- во всяком разе он истово желал этого, желал их найти,
встретить на другом берегу, хотя и понимал, что встретит не всех, далеко не
всех.
И все-таки не самолеты были в этой битве главным решающим оружием, и
даже не минометы, с хряском ломающие и подбрасывающие тальники на островах и
на берегу. Самым страшным оказались пулеметы, легкие в переноске,
скорострельные эмкашки с лентой в пятьсот патронов. Они все заранее
пристреляны и теперь, будто из узких горлышек брандспойтов, поливали берег,
остров, реку, в которой кишело месиво из людей. Старые и молодые,
сознательные и несознательные, добровольцы и военкоматами мобилизованные,
штрафники и гвардейцы, русские и нерусские -- все они кричали одни и те же
слова: "Мама! Божечка! Боже!" и "Караул!", "Помогите!.." А пулеметы секли их
и секли, поливали разноцветными смертельными струйками. Хватаясь друг за
друга, раненые и нетронутые пулями люди связками уходили под воду, река
бугрилась, пузырясь, содрогалась от человеческих судорог, пенилась красными
бурунами.
"Ждать нечего. Надо плыть, иначе тут с ума сойдешь..." -- решил Лешка,
понимая, что чем он больше медлит, тем меньше у него остается возможностей
достигнуть другого берега.
Внезапно пришло в голову, что именно в эту пору, там, во глубине
России, по таежным, степным и затерявшимся среди стылых, где и снежных
полей, деревушек, в хмурых, трудно и сурово бытующих городах и городках, как
раз садятся за стол -- ужинать, чем Бог послал, и в этот вечерний час,
блаженный час, после трудового, серого, предзимнего дня там, во глубине
тяжко притихшей русской земли, непременно вспомнят детей своих, мужьев,
братьев, попытаются представить их в далеком месте под названием фронт,
может быть в этот час выдерживающих бой. Но как бы люди русские ни напрягали