"Виктор Астафьев. Веселый солдат (повесть)" - читать интересную книгу автора

Огромное количество клопов, подозрительно белых, малоподвижных вшей, но
кусучестью оголтелых, ненасытных. Сквозь ленивую, дебелую вошь, через спину
и отвислое брюхо, краснела солдатская, многострадальная кровь. Эта вошь не
походила на окопную, юркую, ухватками напоминающую советских зеков, - эта
не ела раненых, а заживо сжевывала, и поэтому наиболее боеспособные
ранбольные уходили из госпиталя ночевать к шмарам.
Главное лечение здесь был гипс. Его накладывали на суставы и раны по
прибытии раненого в госпиталь и, как бы заключив человека в боевые латы,
оставляли в покое. Иные солдаты прокантовались в этом "филиале" по годику и
больше, гипс на них замарался, искрошился в сгибах, на грудях -
жестяно-черный, рыцарски посеребренный, сверкал он неустрашимой и грозной
броней.
Под гипсами, в пролежнях, проложенных куделей, гнездились вши и клопы
- застенная зараза приспособилась жить в укрытии и плодиться. Живность
из-под гипсов выгоняли прутиками, сломленными в саду, и гипсы, как стены
переселенческих бараков, щелястых, плохо беленных, были изукрашены кровавыми
мазками давленых клопов и убитых трофейных вшей, которые так ловко на гипсе
давились ногтем, так покорно хрустели, что вызывали мстительные чувства в
душах победителей.
И нас, новичков, почти всех заключили в гипсы, размотав наросты
ссохшихся за долгий путь бинтов, где часто не перевязывали, лишь
подбинтовывали раненых, обещая, что "на месте", в стационаре, всех приведут
в порядок, сделают кому надо настоящие перевязки, кому и операции. Раны наши
отмочили, обработали йодом - спиртику почти не водилось, его выпивали еще
на дальних подступах к госпиталю.
Человек пять из "наших" увезли на машине в центральное отделение
госпиталя и вскоре оттуда в наш изолятор вернули Стеньку Разина - старшего
сержанта Сысоева. Допился он и догулялся до крайности. Раненный в локоть, он
боль от раны и всякую боль, видать, привык подавлять вином, да еще и по
девкам лазил - и руку ему отняли, даже не отняли, выщелочили и вылущили,
как там, по-медицински, из самого плеча. Но гангрена уже прошла плечевой
сустав, проникла вовнутрь человека - и здоровенный мужик, работавший на
сибирском золотом руднике штрейкбрехером, маркшейдером ли - черт их там
разберет, этих рудокопов под землей, - из сострадания напоенный старожилами
самогонкой, лупил уцелевшим кулачищем в стену и орал одно и то же хриплым
голосом, перекаленным в жарком пламени температуры: "Калина-малина, толстый
х... у Сталина, толще, чем у Рыкова и у Петра Великого !"
Госпиталь не спал. Раненые толпились у изолятора, похихикивали, близко
подходить побаивались, хотя Сысоев был привязан к койке по ногам и по брюху,
все долбил и долбил кулаком в стену, будто шахтер обушком, - на стене
обнажились лучинки, точно портупейки на спине форсистого офицера, из-под
лучинок на постель сыпалась штукатурка и клопы.
Приходил Владыко, отечески вытирал с пылающего лица Сысоева пыль
штукатурки своим потом пропитанным платочком. Уяснив, что догорающий
ранбольной от него уже очень далеко, не видит никого яростно и восторженно
сверкающими глазами, замполит назидательно молвил, подняв тоже толстенный,
на суточный грибочек подосиновик похожий палец:
- Во, боец! И в беспамятстве патриотического настроения не утрачивает!
А вы регочете! Чего регочете? Над кем регочете? А ну, марш по палатам,
рванокальсонники! И-ия-а вот вам! - и потопал на нас, как на малых