"Виктор Астафьев. Родной голос" - читать интересную книгу автора

Прежде, когда ханты и другие северные народы кочевали и жили в чумах,
во время перекочевки весь гнус в шкурах вымерзал, теперь он терзает не
знающих бани и смены белья людей, как нас в окопах когда-то терзала вошь,
доводя до отчаяния и бессильной вялости. Бывшие кочевники, изнуренные
физически, болеют, стесняются себя и своей неприспособленности к
цивилизации, к современной жизни и, коли возможно, забываются лишь в пьянке,
пропивая, по сути, все, что добудут.
Возле того, обского, современного становища слишком уж большое, свежее
захоронение. Вокруг той угрюмой, всеми забытой избы на березах навязаны
ленточки разных расцветок. Я видел в Японии, в Токио, на площади неподалеку
от телецентра, подвешенных на специальных палочках куколок и таблички с
какими-то знаками. Увы-увы, знаки эти экзотические ничего занятного и
веселого в себе не таят. Каждая куколка, каждая табличка - это скорбный знак
уничтоженной в зародыше человеческой жизни. Интересно было бы узнать, хоть
приблизительно - сколько же куколок понадобилось бы в нашей стране, если б
такой, не очень гуманный, но все же честный и сдерживающий бездумные страсти
способ скорби был внедрен у нас?!
Так вот, у хантов все наоборот: ленточки - это благодарные знаки
интимных отношений с одновременной застенчивой просьбой женщин к Высшему
Судье - простить грешные дела и не карать за них шибко строго. Однако карать
и судить хантов почти уже не за что, сама жизнь, склонность к вину уже
покарали их - лишь на одной крепенькой березке был навязан пучок ленточек,
выцветших на ветрах и дождях. На других же деревцах совсем свеженькие
ленточки, хотя и шелковые или из синтетического нарядного материала, весьма
и весьма реденькие, слабо обвисшие, как будто случайно сюда ветром
занесенные.
Есть у нас такая благородная черта, часто показушная - заступаться за
бедные и угнетенные народы стран капитала. И еще за жизнь животных борцы мы
неутомимые. Как рыдали на улицах, и по радио, и по телевидению, когда
какой-то негодяй или негодяйка забыли собаку на Внуковском аэродроме!..
Ка-акой шум подняли, когда Раймонда Дьен легла на рельсы, преградив путь
военному поезду, следовавшему из Франции в Африку, и за нарушение
железнодорожных правил препровождена была в тюрьму; в каком-то тридевятом
государстве упрятали за решетку Джамилю Бухиред - так все возмущались, что
сделалось совсем некогда припомнить о миллионах своих сограждан, гибнувших в
отечественных концлагерях. А как мы жалели Поля Робсона?! Один мой знакомый
сержант, прямо из госпиталя угодивший на север Пермской области за не совсем
своевременный и удачный комментарий к сводке побед на фронте, даже стих
сочинил в защиту Поля Робсона; бия себя в грудь кулаком, кричал он со сцены
лагерного клуба: "Так приезжай же к нам, товарищ Робсон, и будешь ты
свободен, как и я!"
Начальник "Усольлага" и "Ухталага" и прочие генералы и полковники
плакали вместе с женами и детьми своими, слушая поэта с номером на спине так
им жалко было заокеанского бедного певца.
Помню, как в кинотеатрах Игарки, в самый разгул ссылок и репрессий под
звуки колыбельной, под умильные слезы детей и баб бывших кулаков и
всяческого вреднющего "элемента", на полотнище киноэкрана добрые советские
люди передавали очаровательного негритенка, спасая его от кровожадного
вампира-империалиста. В это время за город, в лесотундру, в неглубокие ямки,
выбитые в вечной мерзлоте, везли и везли гробы, в том числе и детские, всех