"Виктор Астафьев. Родной голос" - читать интересную книгу автора

важного этого дела. И зная, как у нас приживается и пробивается всякое
доброе начинание, какие препоны, пренебрежение, непонимание и даже
сопротивление встретят они на своем благородном пути, все же желаю им
крепости духа, терпения и многих сил для работы, которую без них и за них
никто не сделает.
И еще об одной беде или нелепости, связанной с малыми народами, мне
хочется рассказать.
В Эвенкии и вокруг нее как-то давно и последовательно уничтожается
оленье дело - основы основ жизни северных народов. Не хватает пастухов,
животных косят болезни, борясь за продовольственную программу, диких оленей
варварски истребляют под видом заготовки мяса и шкур узаконенные
заготовители - те же браконьеры, только еще более разнузданные и
безответственные, поскольку не сами по себе они истребляют животных, а по
заказу, государственному договору и за хорошие деньги.
И вот еще одно "мудрое" решение - разгородить леса и пастбища в
Эвенкии, заставить неорганизованные стада оленей, как коров, пастись
выгонно-привязным способом, ходить вдоль забора, не выедать и не выбивать
как попало пастбища, быть всегда на глазах, не удручать добрых людей
анархическим поведением и хождением по местности, обходиться вообще без
пастухов, оставив их лишь в качестве наблюдателей и помощников во время
отела - экая соблазнительная перспектива, на нее и денег не жалко экономная
экономика все равно себя оправдает. Однако боюсь, что оленя, как корову, на
веревку не привязать - все же животное полувольное, да и веревок не хватит.
Все заборы, намеченные по плану, еще не загорожены, но с вертолета
видно их ниточку на протяжении сотен километров - свежие, неожиданные,
пугающие глаз. Эвенки, с некоторых пор настороженно воспринимающие всякие
загороди, особенно в нехоженой, глухой тайге, примолкли, ждут худого дела от
этого новшества, не проявляют надлежащего энтузиазма.
Вертолет садится на деревянную площадку в новом поселке оленеводов.
Собаки сбежались, детишки идут-косолапят, народ из избушек, так-сяк стоящих,
выглядывает.
Большой начальник прилетел, бригадира покликали.
Пришел молодой, грустный эвенк, присел на крыльцо конторы, хмурится,
прутиком себя по сапогу постегивает. Большой начальник спрашивает: "Почему
ничего не делаете! Сидите? Спите? Где олени?". "Там", - махнул на редкий
лиственничный лес бригадир. "Где там? Где там?" - загорячился большой
начальник. "Не знаю", - тихо уронил бригадир. "Да как же это ты не знаешь?!
Ты зачем здесь?" - "Не знаю зачем..."
На крик перешел большой начальник. Бригадир и вовсе умолк, опустил
голову, прутиком чертит по земле. На лице его полное ко всему равнодушие и
тоска, безмерная тоска. Мне показалось, он через какое-то время вовсе
слышать большого начальника и внимать ему перестал. Привык. Ко всему привык,
Обтерпелся. Собаки вот напугались, отпрянули от крыльца, улеглись, подальше
от греха, и тут же задремали, изредка, не открывая глаз, терли себя лапой по
носу, прядали ушами, стряхивали редких, совсем их мало беспокоящих комаров.
Большой комар и тот улетел следом за оленями, которые, игнорируя новаторский
забор, ушли куда-то, бродят себе, едят мох и грибы, спят и размножаются,
пока еще без искусственного осеменения, коим измучили, унизили, довели до
вырождения обобществленный рогатый скот.
Так мы и улетели ни с чем из неряшливо, как попало построенного