"Лев Аскеров. Человек с того света" - читать интересную книгу автора

вывести из тяжелого шокового состояния.
Помог один из психиатров. Он так убежденно и долго талдычил им о
миражах и наваждениях, которые якобы могли возникнуть от преломления лучей
полуденного солнца в дымчатых оконных стеклах, чей свет, отразившийся в
глубине ниши, то есть камеры, своей зыбкостью мог "нарисовать" столь жуткую
картину, что Мерфн тоже хотелось поверить в эту чушь. Но сколько раз он
ловил себя за запретным занятием, когда мысленно, не без вороватости, и с
лихорадочной поспешностью разглядывал веер врезавшихся в память картинок из
того эпизода. Они чертовски гипнотизировали, властно манили к себе,
заставляя рассмотреть их ближе, внимательнее. Мерфи находил в себе силы
отбрасывать в сторону этот веер дьявола и старался думать о другом.
Только ненормальный мог согласиться с тем, что все происшедшее было
сплошным наваждением. Но какой нормальный мог поверить во все случившееся и
не усомниться в здравом рассудке того, кто принялся бы расписывать явную
фантасмагорию, выдавая ее за истинную правду? Поднимут на смех-и все тут.
Мерфи в связи с этим припомнил, как, оказавшись однажды в мастерской
современной звезды живописи, на вопрос приглашенного сюда телекомментатора:
"Несколько слов о ваших впечатлениях" сказал:
"Двоякое. Либо мы, не подозревая того, - сумасшедшие а уникум Хомо
сапиенс своими картинами демонстрирует нам, каков есть мир на самом деле.
Либо - наоборот".
Эта его коротенькая импровизированная реплика передавалась по
нескольким каналам телевидения, повторялась по радио, жирным шрифтом
набиралась газетами... Смех стоял на всю Америку.
В холсте с намалеванными зигзагами молний, овалов, квадратов и
трахомным глазом, перед которым большинство молчало, а иные с серьезной
миной на лице называли его "полотном всех времен и чародов", Мерфи не увидел
ни смысла, ни логики. Во всяком случае, их было не больше и не меньше
увиденного им в камере...
Откуда веревка? И была ли она? Если даже и нашлась таковая, то каким
образом он прицепил ее к гладкому, как свежевыбритая лысина, потолку?
Камера-то высотой почти 4 метра... К стене веревку не приладишь, в бетон
гвоздь запросто не забьешь... Даже если предположить, что веревки не было, а
ее и не могло быть, тогда откуда мог взяться характерный рубец на шее. Судя
по глубине рубца и его цвету - темно-синему, с явно наметившимся черным
оттенком, - Ксантопуло висел давно. С полчаса наверняка...
Единственно в чем мог усомниться Мерфи, так это в том - висел все-таки
его узник или нет? Ведь в подвешенном состоянии гангстера видели менее чем
секунду. Но память из своих надежных тайников неизменно выдавала ему смутную
картину, в которой отчетливо было видно - ноги Ксантопуло болтаются над
полом. Мерфи внушал себе, что это могло быть игрой воображения и потому
яростно оспаривал второго Мерфи, возражающего первому веским зрительным
образом...
Но как оспорить и отказаться от остального? Ведь все остальное он видел
гораздо дольше и четче. Прямо перед собой. Можно не поверить рассудку, но
как не поверить глазам и ушам, которые, как алчные хищники, впивались и
пожирали каждую деталь...
Глухой, тяжелый стук. Хрястнув лицом об пол, упало тело Ксантопуло.
Тускло светится белок закатившегося глаза. Кверху затылком и на вывалившемся
языке лежит голова. Человек мертв...