"Лев Аскеров. Нет памяти о прежнем..." - читать интересную книгу автора

даже простенькое платьице подчеркивало ее необычную красоту. Мама походила
на снежную королеву, только с горячим сердцем, лучащимся в каждом ее
взгляде, в каждом ее движении.
Как я любил ее иссиня-серые, похожие на искрящийся под солнцем лед,
глаза. Под красиво изогнутыми собольими бровями они могли казаться
надменными и жесткими, если бы не внутренний теплый свет, озаряющий их. Те,
кто не знал мамы, робели под ее взглядом. Он способен был обдать таким
холодом, что сердце замирало от страха. Она меня, неслуха, иногда им
наказывала. А вообще-то они были умны, иронично-насмешливы и очень ласковы.
Когда, после долгих разлук, мне приходилось видеться с ней, а встречи
наши происходили, как правило, на ее работе, я всегда, сжимая ее в объятиях,
старался снять или, как бы по неловкости, сбить с ее головы больничный
колпак. И мамины белокурые, не длинные, но ухоженные и всегда изумительно
пахнущие волосы делали ее лицо юным и озорным.
Маме не нравились свои волосы. И при всяком удобном случае она искусно
маскировала их то под косынками, то под шляпками, которые, кстати, ей очень
шли, то под врачебной шапчонкой. Ей казалось, что волосы у нее тонкие и
жидкие. А нам, мне и отцу, мама нравилась простоволосой. Hо сколько мы ее не
убеждали - она нам не верила. Считала, что мы ее успокаиваем, а то и
дразним.
Зная этот мамин пунктик, я старался над ним подшучивать. Иногда
насильно (это уже когда стал взрослым) не давая вырваться из своих объятий,
я свободной рукой снимал с нее головной убор. Зачастую она играла со мной в
поддавки. Позволяла мне это делать. Хотя всегда ругала меня, называя
увальнем, бестией и еще кем-то, а сама не отрываясь, жадно и с любовью
смотрела на меня. Гладила по голове, щекам, плечам. Как она светилась! Как я
ее любил!
И вот она передо мной. Сквозь маслянистое марево пустыни я вижу маму в
ее кабинете. Я не могу ее обнять. Она поднимает руку и медленно снимает с
головы врачебную шапчонку...
Я стою, как вкопанный. Мама улыбается и говорит:
- Тебе нельзя стоять. Пожалуйста, иди. Мы сможем с тобой общаться на
ходу.
И я шел. И мы говорили. И я многое вспомнил. И многое понял. И видел я
себя. И был я совсем другим.

Часть вторая

1

Занялось последнее утро моей жизни. Я, потусторонний, еще не знал об
этом. А я, находившийся здесь, в Кара-Кумах, и наблюдавший за собой - Там,
знал.
Только не понятно - почему. Непонятно было и другое. Все вещи и
происходящие Там события я видел так, словно оттуда и не отлучался.
Собственно, что я мелю? Со мной все это и происходило. Только - Там. Там -
это где я когда-то жил и работал. Там - это куда я когда-нибудь снова и
обязательно приду.
Утро было солнечным и пронзительно ясным. Солнца я не видел, но кривой
зайчик окаймленный радугой на спинке, едва подрагивая, лежал на столе,