"Лев Аскеров. Нет памяти о прежнем..." - читать интересную книгу автора

ничего не поможет.
И мне стало опять больно. Очень больно. И я снова услышал мамин голос.
Он был насмешлив и вместе с тем встревожен.
- Хватит загорать, мой мальчик. Ты можешь сгореть. Огонь почти у
бензобака. Стисни зубы и выбирайся... Hу, давай, малыш!
Ш-ш-ш, - что-то у головы шелестит и потрескивает.
Краем глаза вижу, как надо мной бьется оранжевая, с ослепительно синей
каемкой, косынка. Она как-то странно привязана к покрышке перевернутой
машины. И хотя стояло безветрие, косынка то опадала, облепляя колесо, то
снова взметывалась вверх. А над упавшей вышкой, перевернутой машиной и
оранжевой косынкой завис силуэт черного чудовища.
Большущий живот, из-под которого не видно было головы монстра, медленно
колыхаясь, тяжело ложится на вышку. А вот и морда его. Сытая, обрюзгшая. Она
все ниже и ближе. И мерзкое чудище скоро положит черное ухо свое на мою
грудь. Послушает: дышу я или нет...
Я, конечно же, дышу и чувствую резкий, удушающий запах. Пахнет горящей
резиной. Горит покрышка. И косынка вовсе не косынка. Это такое пламя. А
аморфная, черная фигура надо мной - совсем не монстр. Это едкий, черный чад,
поднимающийся от горящего колеса.
- Да, мама, надо выбираться, - говорю я вслух, прекрасно понимая, что
здесь, в жаровне песков, на заброшенной буровой - я один.
Hо мозги мозгами, а чувства чувствами. Они, между прочим, своей
неземной интуицией, тоньше и мудрее. Все-таки кто-то со мной рядом был.
Кто-то подбадривал меня маминым голосом. И смеялся маминым смехом. А кому
еще я был нужен? С ней-то я и разговаривал. И мне ничего не мерещилось.
Я ясно и четко слышал ее. И всем потрясенным существом своим осязал ее
дыхание. Такое холодящее. Обволакивающее. Ласкающее. Я-то знаю свою мать. И
помню с далекого-предалекого детства, как в волчью стужу, я млел от теплых
рук ее и согревающего дыхания, а в изнуряющий зной меня бодрили мамины
длинные, прохладные пальцы и то же дыхание, только свежее и нежное, как
рассвет.
Во всяком случае, ни от огня, пылающего надо мной, ни от раскаленного
песка и ни от полуденного солнца пустыни мне жарко не было. Я лежал, как в
коконе с щадящим микроклиматом. Hо мне надо было выбираться из неподъемного
железного завала. И как можно скорее. Иначе меня разнесет вклочья. А клочья
в прах сожжет огонь. А прах развеет по пустыни "афганец".
Hа мое счастье этой горой стальных конструкций я был только прижат. Она
на меня не давила, но держала мертвой хваткой. Я походил на букашку, на
которую случайно легла, обутая в сапог, человеческая стопа. И гигантская
нога эта не раздавила букашку по чистой случайности. Малявку защитили рельеф
подошвы и сыпучий бархан.
Здоровой и свободной рукой я стал выгребать из-под себя песок. Мне
хотелось быстрее, но каждое резкое движение меня жалило острой болью в левое
плечо. Да так, что темнело в глазах. Hо, стиснув зубы, я продолжал свое
дело, и вскоре бугор, на котором я лежал, настолько уменьшился, что тело мое
почти без усилий сползло из-под завала...
- Спеши, сынок. Спеши, - поторапливала мама.
Поднявшись, я бегло осмотрел себя. Hа левом плече выпирала идущая за
подбородок лиловая гематома. Она-то и причиняла мне страшную боль.
- Ничего опасного, мой мальчик. Сломана левая ключица. Надо немного