"Бернард Эшли. Терри на?ограде (Повесть) " - читать интересную книгу автора

разбиралась плохо: все дети моложе семи казались ей на одно лицо, и, уступая
этому взаимонепониманию, она постаралась быть краткой. Под отбиваемый
мистером Палмером такт вся школа мигом спела "Всякое дыхание да славит
господа", потом она прочла из конца Псалтыри 23-й псалом, а потом все хором
стали повторять за ней "Отче наш", но она сбилась, скомкала и кое-как довела
"общий час" до конца. Все. Долг был исполнен. Объявлений никаких не
последовало, и не успели еще учителя удобно расположиться на стульях, как
уже надо было расходиться по классам, и начался обычный школьный день.
Уроки тянулись бесконечно, так казалось всем, особенно Терри. Он
мысленно разделил день на четыре части, от перемены до перемены, каждый
урок - барьер, который надо взять, перед тем как начнется последний спринт к
последнему звонку, означающему конец занятий. Терри знал: близость субботы
замедлит темп расследования, худшее останется позади, а на следующей неделе,
когда транзистор будет уже в руках Леса, все успокоится и более или менее
войдет в колею. По крайней мере, он так надеялся. Во всяком случае,
дергаться и волноваться, как сегодня, он тогда наверняка не будет.
Однако всякий раз, как отворялась дверь класса, он так дергался, что к
десяти часам уже жаждал, чтобы мистер Маршалл пришел и раскрыл карты; пускай
скажет хоть что-нибудь - может, с огорчением сообщит о случившемся и
порассуждает о честности или попросит рассказать, кому что известно. Тогда
хотя бы все об этом заговорят и можно будет вместе со всеми невиновными
возмущаться, что с их школой так подло поступили. Мучительней всего было как
раз неведение, страх, что к нему подкрадываются тайком. Вот когда он понял,
почему убийц тянет к месту преступления: они, видно, хотят проверить, не
оставили ли следов, не грозит ли им опасность из-за какого-нибудь промаха.
В конце концов, трудней всего оказалось одиночество, на которое его
обрек страх. Ему уже двадцать раз хотелось пойти к мистеру Маршаллу и
рассказать все начистоту. Мысль эта возникала опять и опять, как тема в
симфонии: ее начинали шепотом бесплотные флейты - мерещилась спасительная
возможность; потом подхватывали струнные, уверенней, быстрей - соблазн рос;
и она крепла в решительном, властном звучании меди - неодолимая тяга.
Перепуганный, взвинченный, Терри уже несколько раз готов был поднять руку,
попросить разрешения выйти, кинуться к мистеру Маршаллу и во всем
признаться.
Ведь мистер Маршалл поймет. Конечно, поймет. Глупо было думать, что не
поймет, особенно если рассказать про ссору дома, с которой все началось, и
как он убежал, и как ему грозили ножом. Конечно же, поймет, в каком Терри
был смятении и почему сразу не рассказал правду. Но что-то его удерживало.
Что-то ему было еще неясно.
Он притворялся, будто читает про индейцев племени сиу, а сам перебирал
в уме все, что может последовать за признанием. Ему зададут миллион
вопросов, особенно про остальных, и придется врать - ведь если сказать, где
его поймали и откуда эти ребята, его мигом потащат в Нейпирскую школу,
поведут из класса в класс, чтоб он их опознал. Или он очутится в
Дингроувской единой школе в поисках Леса. Нет, так не годится. Едва ли Лес
встретит его по-дружески, великодушно, тихонько скажет: "Ну ясно, тебе
податься было некуда, Терик". "Терик". Это тоже останавливало - слово,
брошенное с той стороны ворот, когда Лес пришел ему на выручку; почему-то
оно так же пронизывало и так же преграждало дорогу, как нож. Словно Лес
подверг его некоему испытанию и это испытание он выдержал.