"Леонид Ашкинази. Единственный мужчина у нас в правительстве - Голда" - читать интересную книгу автора

посмотрите, как неожиданно - и, по-видимому, очень точно описывает она свои
переживания. "Потом я стою на лестнице, ведущей на второй этаж, где живет
другая еврейская семья; мы с их дочкой держимся за руки и смотрим, как наши
папы стараются забаррикадировать досками входную дверь. Погрома не
произошло, но до сих пор помню, как сильно я была напугана и как сердилась,
что отец, для того чтобы меня защитить, может только сколотить несколько
досок и что мы все должны покорно ожидать прихода "хулиганов".
Обратим внимание на следующее - это запись воспоминаний человека,
которые он продиктовал спустя три четверти века. Во-первых, какая память!
Похоже, что ему можно доверять. Во-вторых, человеку было четыре года, но его
реакция - не страх. Он сердится, что отец не может его надежно защитить. Не
здесь ли первый росток всего, что последовало? Евреи должны иметь
возможность надежно себя защитить. Причем сами - как показал весь тот век, в
который только что вступила эта девочка, ни на кого евреи не могут
рассчитывать - только на себя. Все остальные, будь они хоть сто раз
цивилизованные, думают прежде всего о своих интересах. Впрочем, почему мы
должны ожидать чего-то другого?
Когда-то существовал такой плакат, из двух фотографий: слева еврейская
девочка с желтой звездой на фоне лагерного барака, справа - истребитель с
могендовидом на фюзеляже и стоящие перед ним три летчика. Мы вспомним этот
плакат - когда наше повествование подойдет к концу.
Вернемся, однако, в Киев начала прошлого века. "Никогда у нас ничего не
было вволю - ни еды, ни теплой одежды, ни дров. Я всегда немножко мерзла и
всегда у меня в животе было пустовато. В моей памяти ничуть не потускнела
одна картина: я сижу на кухне и плачу, глядя, как мама скармливает моей
сестре Ципке несколько ложек каши - моей каши, принадлежавшей мне по
праву!.. Спустя годы я узнала, что это значит, когда голодают собственные
дети, и каково матери решать, который из детей должен получить больше". Но
все это было впереди...
Родители Голды были в Киеве приезжими. Они встретились и обвенчались в
Пинске, где жила семья ее матери; это было именно то, что называют любовью с
первого взгляда. О родителях Голда Меир пишет в своих воспоминаниях весьма
немного - на отца и мать она тратит один абзац. Как-то поневоле вспоминаешь
фразу из Бабеля - "мать в революции - эпизод". "Отец... был по природе
оптимистом" - вспоминает Голда - "и во что бы то ни стало хотел верить
людям - пока не будет доказано, что этого делать нельзя. Вот почему в
житейском смысле его можно было считать неудачником... моя мать была
энергичная, умная, далеко не такая простодушная и куда более предприимчивая,
чем мой отец; но, как он, она была прирожденная оптимистка, к тому же весьма
общительная".
Некоторая странность этих воспоминаний состоит в том, что - судя по
дальнейшим событиям - предприимчивым был как раз отец. Ибо и переезд из
Пинска в Киев был его инициативой, и мечта поехать в Америку возникла у
него. Матери, впрочем, Голда посвящает следующую довольно-таки двусмысленную
фразу. Описывая смерть четырех из пяти детей, она пишет про свою мать
"маленькие могилы не толкали ее на размышления о том, как надо растить
детей". Трезвость наблюдений и жесткость суждений, наверное, еще потребуются
Голде, но пока она этого не знает. В 1903 году (ей было пять лет) семья
вернулась в Пинск; после возвращения отец "собрал свое убогое имущество и
отправился в неведомую часть света", т. е. в Америку.