"Ганнибал, сын Гамилькара" - читать интересную книгу автора (Гулиа Георгий Дмитриевич)БолотоУтром Гано Гэд с трудом узнал Бармокара. Как-то быстро ужался, умялся, усох этот Бармокар. И вся грязь, какая только была на этой проклятой дороге в Этрурию, казалось, прилипла к нему. – Ты? – удивился Гэд. – Я. – Где же ты был? – Там же, где и ты. Гэд попытался оглядеть себя, вытягивал шею, ворочал головой, изгибался влево и вправо, вперед и назад. Где бы раздобыть медное зеркальце? Спросил Бармокара: – Я тоже такой? Тот кивнул. Туман понемногу рассеивался. И по мере того, как воздух становился прозрачней, стали видны толпы воинов, утопавших в грязи. Люди двигались медленно, а иные все еще спали на маленьких островках. Этими островками были павшие лошади. Но некоторым счастливчикам удалось выспаться на прекрасной постели: сырой, но твердой земле. К ним принадлежал Ахилл, свернувшийся, подобно озябшей собаке, у ног Гано Гэда. Грек спал крепким сном, причем столь крепким, что казался мертвым. Вот почему Бармокар спросил Гэда: – Он живой? – Не знаю. Бармокару следовало наклониться, чтобы узнать, жив его товарищ или нет. Но недостало сил, и ему, говоря откровенно, было безразлично, что с Ахиллом. Более того, он сомневался в том, что сам-то жив-здоров. – Пни его ногой, – посоветовал Бармокар. – А ты не можешь? – У меня ноги прилипли к земле. Гэд пнул грека, и тот болезненно вздохнул. – Живой, – обрадовался Гэд и тут же забыл о нем. – Послушай, Бармокар, если и следующая ночь будет такая, я не вынесу. – Как так – не вынесешь? – Очень просто. Ты посмотри на эту зеленую тину. Видишь черные холмики? Это же люди! Они уснули стоя, а потом спокойно утонули в болоте. – Где ты видишь черные холмики? – Открой глаза пошире – они перед тобой. – Я вижу туман. – А ты глянь левее. Бармокар поворотился то в одну, то в другую сторону. И замотал головой. – Ослеп, что ли? – Ага. – Глянь на меня. Гэд взял в свои ручищи голову друга, точно арбуз на августовском рынке. – Да ты, брат, и впрямь слепой… Есть тут вода? Нет воды. Гэд поплевал на пальцы и попытался стереть грязь, налипшую на глаза Бармокара. Тот покорно терпел. И вскоре действительно прозрел. – Теперь вижу, – сказал он. – Да, кажется, люди. О боги! Ведь и мы с тобой могли оказаться такими же холмиками. И Ахилл тоже. – А ты думал! Бармокар растолкал грека. Ахилл продрал глаза. – Он сладко спал, – сказал Гэд. Ахилл ощупал постель. Видимо, она показалась ему слишком липкой – так определил Гэд. Грек, изображая крайнее отвращение к своему ложу, медленно присел. – Где я? – вопросил он. – На маменькиной постельке, – пошутил Гэд. Бармокару стало смешно: – Вот что скажу: если шутить начали, – значит, живы. – Да еще как, – сказал грек и кряхтя стал подниматься. – Я вител болот, в детьстве не рас попадал ф тина, но такого я есе не витывал. – Еще не то увидишь. – Гэд, возьми свой слов обратно! Я больсе не могу. Второй такой ночь не винесу. – Вынесешь, – проворчал Гэд. – И долго еще вспоминать будешь. – Хде сдесь вода, Гэд? – Воды захотел? Процеди эту зеленую грязь – получишь воду. Такую ледяную. Как в Альпах. – Напомнил, – сказал грек, – напомнил Альпы. А снаешь, что сказу? – Не знаю. – Сказу, что в Альпах было приятней. Лезишь, по крайней мере на цистом льду, а не на вонюцей тине. Туман поднимался все выше и, влекомый тихим ветром, уходил на восток. Солнце начинало понемногу согревать землю, продрогшую за ночь. Становилось теплее. Но с теплотой сильнее завоняла тлетворная зеленая жижа, щедро разлитая по земле. Сотники начинали собирать воинов. Зазвучали сигналы. Все, кто мог подняться, откликались на них. Из-за холмика показался слон. В отличие от людей, он был чистенький, выхоленный. Шагал по-прежнему величественный, но острый глаз непременно приметил бы в его облике нечто ущербное, такое, что обычно не вязалось с понятием «слон». Впрочем, его берегли, в бою он не участвовал. А все его товарищи уже погибли: одни – в Альпах, другие – в боях и тяжелых переходах. Какими ни казались слоны могучими, а человек все-таки оказался более выносливым. – Это он, – сказал Гано Гэд. Бармокар не сразу уразумел, кого имел в виду Гэд. А грек догадался. – Комантуюсий на слоне, – сказал он с почтением. – Значит, и этот, индус?.. – обрадовался Бармокар. – Что ты прицепился к нему? – усмехнулся Ахилл. На помощь другу пришел Гэд. – Старые друзья. Еще по Карфагену. Его брат женат на его сестре. – Ево, ево! – передразнил грек. – Цей брат? Цья сестра? Гэд вспыхнул, ткнул пальцем в грудь Бармокара: – Его брат… Того индуса сестра. Твои мозги переварили? – Перефарили, – успокоил его Ахилл. – Осторозней, слон! И в самом деле прямо на Гэда двигался царь джунглей. На нем восседали Ганнибал и погонщик. Десятки всадников двигались вослед. А Рутты не было видно. Воины почтительно расступились, чтобы дать дорогу слону. Но великан остановился. Ганнибал указал на Гэда и резко вопросил: – Кто ты? – Гано Гэд, пращник, великий господин. – А ты? – Тоже пращник. Мое имя Бармокар. – Ты? – Ахилл. Афинянин. Прасник. Шлем на голове командующего пламенел, словно огонь жертвенного костра. Доспехи на нем сверкали при лучах восходящего солнца. Ни усталости, ни тревоги на его лице. Все в нем по-воински – и стать, и оружие, и взгляд. – Эта грязь на тебе очень вонючая, – сказал командующий, и душа Гэда ушла в пятки. – Великий господин, я спал в грязи и не успел почиститься. – Когда ты это сделаешь? – Солнце только взошло, и я, наверное, найду воду. – А ты? Бармокар, запинаясь, пояснил, что спал на сдохшей лошади, а во сне свалился в тину. Теперь вот, мол, дождался рассвета и надеется вновь обрести достойный воина вид. Грек не стал дожидаться, когда командующий укажет на него и прикажет объяснить легко объяснимое. Он сказал по-эллински: – Великий господин, поскольку впереди я вижу по меньшей мере сотню болот, то полагаю привести себя в порядок в конце этого пути, по которому – слава богам и тебе! – мы все-таки прошагаем, не уронив чести! – И как далеко ты думаешь прошагать, любимец Зевса? – Это зависит от твоего приказа. – Если я прикажу шагать неделю? – Прекрасно! – Две недели? – Очень, очень хорошо! – Три недели? – Пусть даже четыре! С моими друзьями, – Ахилл указал на Гэда и Бармокара, – мне ничего не страшно. Ганнибалу понравился этот наемный пращник. Эти наемники требуют немало золота, но бьются честно… – Соратники, – сказал Ганнибал, – я верю в вас, и эта вера ободряет меня! Слава тем, кто погиб в этих болотах как воин! И слон прошествовал дальше. А за ним и всадники ливийские. – Я аж вспотел, – продолжал Ахилл на родном языке. – А он как ни в чем не бывало. А? Разве эти болота не отравляют его? Разве он не дышит одним с нами воздухом? – Это – бог, – сказал восхищенный Гэд. Бармокара стошнило зеленой жижей. Он упал на колени, его пригибало к земле. – Смерть пришла, – простонал он. Ахилл раздобыл флягу с вином и дал Бармокару. – Тебе луцсе? – спрашивал грек. – Луцсе? Бармокар делал рукою непонятные знаки. Он чуть не уткнулся в землю носом. Его тошнило, а желудок был пустой. – Ти глубзе дыси, – советовал грек. Подошел сотник – широкоплечий рыжеволосый детина. – Что с ним? – Тоснит, – пояснил грек сотнику. – Что же с того? – А ницево, – весело сказал грек. – Тошнит! Кого теперь не тошнит? – И сотник пошел по своим делам, крикнув: – Всем держаться стойко! Слышите? Гэд стоял в полной растерянности, плохо понимая, что делается вокруг: едет на слоне божество, этого Бармокара воротит, а сотник чего-то орет. – Или я сошел с ума, – сказал Гэд, – или кто-то другой спятил… – Сколее друкой, – пошутил грек. И обратился к Бармокару: – Слусай, друк, тебе луцсе? Опять непонятные знаки рукою. – Сто это знацит? – спросил грек Гано Гэда. – Ты знаешь, что такое хана? – Хана? – грек задумался. – Это карфакенское рукательство? – Почти. А означает вот что… – Гэд провел ребром ладони по своей грязной худющей шее. – Понял? – Теперь ясно, – сказал грек. – У тебя сейцас плохое настроение?.. – Нет, почему же? – возразил Гэд. – Я готов драться с кем угодно. Но валяться в грязи – не в моем обычае… А Бармокар упал наземь. Его следовало поднять, оказать помощь. Этим и занялись грек и Гано Гэд. Ганнибалу сообщили, что Миркан Белый, великий звездочет, умирает. Командующий находился в своей походной палатке. Был холодный вечер, высоко в небе сияла почти белая луна. И свет падал на землю белый-белый. От этого и тина казалась не зеленой, а желтоватой, и местность, насколько хватало глаз, выглядела умирающей… – Что? – спросил командующий, точно его, сонного, вдруг растолкали. – Господин великий, умирает Миркан, – Какой Миркан? – Белый, великий господин. – Кто ты сам? Вестник был человек молодой, чистый, точно из бани, и в чистой одежде военного жреца. – Я недостойный помощник Миркана Белого. – Что с ним? – Годы его немалые, а воздух здесь гиблый... Ганнибал вспыхнул: – Ври, да не завирайся, сосунок дикой собаки! Где ты нашел гиблый воздух? Молодой жрец опешил, попятился к пологу. – Стой, тебе говорят! – Ганнибал чуть не подпрыгнул. – Запомни, собачий сосунок: нет здесь гиблого воздуха, как нет гиблых мест! Умирает тот, кто умирает по своей глупости, по дурости, по наивности, наконец! Умный и смелый никогда не умрет, не сразившись с врагом. А где враг? С кем идет сражение? Скажи мне! Кого поразил римский меч? Кого уложил римский пращник? Кому проломили череп римской катапультой? Ага, молчишь? Не знаешь? И не можешь знать! Ибо нет врага поблизости, мы идем своей дорогой. Понял? Жрец упал на колени. Слезы текли по его щекам. Хотел было сказать что-то, да не мог: в горле застрял ком. Командующий брезгливо отвел глаза в сторону, он тяжело дышал и не знал, куда девать руки – то ли их за спину убрать, то ли на груди скрестить. Понемногу он задышал спокойнее. Спросил, не глядя на жреца; – Где он? – Недалеко. За холмом. – Заболел, что ли? – Третьего дня. Его лихорадило. – С чего это? – Внутренний жар, господин великий. – А откуда жар? – Победила желчь, господин великий. Вода отступила от сердца, и тут занялся внутренний жар. – Да, – проговорил Ганнибал, – это похоже на правду. Веди меня к нему! Жрец приподнялся и не разгибаясь пропустил вперед командующего. – Сюда, по этой тропинке, господин великий, – сказал он. Впереди и сзади Ганнибала уже шагала личная охрана – тяжеловооруженные гвардейцы. Тропинка была узкая, не топкая. Она вела к холму, поросшему кустарником, огибала его. При лунном свете она выглядела так, точно ее посыпали бледно-розовым мелко битым кирпичом. – Здесь он, – проговорил жрец, склонившись в три погибели. В двух шагах по левую руку блеснул теплый огонек, показалась островерхая палатка, чужеродная на фоне дикой поросли. Резким движением Ганнибал откинул полог и вошел в палатку. Осмотрелся – где он?.. В глубине – окруженная неяркими светильниками широкая постель. – Оставьте нас, – буркнул командующий. – Это ты? – раздалось из постели. – Миркан, ты решил болеть? – участливо спросил командующий, присаживаясь на краю постели, устланной шкурами телят. На лицо его падал оранжевый свет ближнего светильника, сладко коптившего деревянным маслом, и старик выглядел отлитым из бронзы. Больной ладонью защитил глаза от света. – Значит, ты? – произнес он. – Я, Миркан… Что с тобой? – Ничего особенного, господин великий… Просто всему есть конец… – Как? – испугался Ганнибал. – О чем ты, Миркан? – О себе, разумеется… Читал я в одной умной вавилонской книге, что человек может и должен жить дольше черепахи… – Черепахи? – брезгливо спросил командующий. – Это которая ползает, когда надо бежать? На брюхе ползает… – Да, – произнес старик, – дольше этой самой черепахи. Но вот беда: не может человек ползать. Он бьет нетерпеливо копытами, точно конь. Тебе нет еще и тридцати, а я прожил чуть ли не трижды тридцать… Это немало, господин великий… Ганнибал мрачно уставился в леопардовую шкуру под ногами. И внимательно слушал Миркана Белого. – Я пил снадобья, приготовленные на диком меду, сваренные вместе с диким орехом и желчью телки. Я пил это целительное снадобье в тот час, который предписывали египетские врачеватели глубокой древности. Я это делал, точно соблюдая все их предписания, все их советы. Ты вправе спросить: Миркан, почему ты так дорожишь своей жизнью?.. Старик замолчал. А Ганнибал ждал продолжения его речи. – Спроси же, господин великий. – Что спросить, Миркан? – Почему я хочу жить… – Ах да! – Ганнибал махнул рукой, словно бы упрекая себя за непонятливость. – Так вот, Миркан: почему ты дорожишь своей жизнью? – Отвечу, господин великий… – Старик протянул костлявую пожелтевшую руку к кувшинчику. Выпил снадобье. – Дело простое… Не хотел оставаться во льдах. Надо было многое терпеть, чтобы не умереть. Я должен был жить, чтобы не унывали другие и прошли сквозь снега… И снова замолчал… Дышал тяжело, прерывисто, будто в гору взбирался. Ганнибал взял его руку в свою – она была холодная. «Просто озяб», – решил командующий. Бережно положил ее под шкуру, укрыл ее, чтобы потеплела, ибо это был еще не смертный холод. Это была старческая зябкость… – Послушай, Миркан… Старик повернул к нему голову. – Ты меня хорошо слышишь? – Хорошо. – Я знаю: ты все разумеешь. Ты очень мудрый. И у меня к тебе одна просьба. Одна-единственная… В голосе командующего зазвучали нотки предельного волнения. Волновался человек, который никогда не волновался. То есть никто не замечал его волнения, чувства его оставались в глубине его души и редко прорывались наружу. Только гнев имел право покидать те таинственные глубины. И гнева своего, если гневался, никогда не скрывал: пусть узнают те, которым он предназначался. Старик снова поднес к губам заветный кувшинчик. – Миркан, сделай все, призови на помощь всех богов, чтобы выздороветь и показаться моим воинам. Многие из них уже погибли в этих болотах. Я говорю: они погибли по глупости, по своей вине. И с них по справедливости надо бы взыскать, но их нет в живых. А что возьмешь с мертвого? Ты должен жить, Миркан! Сделай для этого все! Ты меня слышишь? И откуда-то, с опозданием, словно со дна колодца донеслось хрипловатое: – Слышу… – Мне, Миркан, очень нужна твоя жизнь сейчас. Как никогда. Дело идет – страшно сказать! – о жизни или смерти нашей. Нет, не о моей или твоей, но всего Карфагена. Этим могут рисковать они, в Карфагене, а я не могу. Мне слишком многое завещано отцом моим Гамилькаром… – Знаю, знаю, господин великий… – Так ты выполнишь мою просьбу? – Голос командующего дрогнул. – Какую, господин великий? – Не умирай. – Как? – Старик попытался привстать, но рухнул на подушку – пуховую, в два раза больше обычной. И почти утонул в ней. – Вот так! – Ганнибал становился нетерпеливым. – Я должен дать сражение. Может быть, на берегу Тразименского озера. Понимаешь? Это будет последнее большое сражение. Представь тебе, что остается до Рима. Мы спустимся по долине Тибра и вонзим кинжал в сердце мерзкой державы. Мы же совсем рядом! До Рима рукой подать! Нужно одно сражение. – Ганнибал воодушевился. – Пусть Фламиний ведет свои легионы к озеру. Я только этого и жду. Я сам выберу место для боя. Я покажу римлянам нечто, и им станет жарко. Так жарко, что нам останется только одно: шагать парадным маршем до Рима. По моим сведениям, Фламинию посланы подкрепления. Гней Сервилий Гемин хочет помочь ему? На здоровье! Пусть шлет сюда легионы. У нас достаточно рук, чтобы перемолоть и его легионы. Побольше бы сюда римлян! Не скоро отыщется место более подходящее для римских могил, чем это Тразименское озеро! Я это предвижу, и у меня чешутся руки. И ты должен быть свидетелем всего этого, ты своей жизнью должен воодушевлять моих воинов, а не удручать их своей бесполезной смертью в столь неподходящий час. Понял меня? Ганнибал присмотрелся к старику. Что с ним? Миркан был мертв. Командующий обращал свою речь к покойнику. – Не к месту! Не вовремя! – проговорил Ганнибал. И, немного подумав, хлопнул в ладоши. В палатку вбежал начальник телохранителей. – Подойди ко мне. – Ганнибал сделал паузу. – Есть у тебя четверо доверенных лиц? – Есть, великий господин. – Возьми долбленку, своих четырех друзей, выйди на середину болота, что недалеко от нас, и аккуратно погрузи тело… – Тело? – испуганно вопросил начальник телохранителей, могучий чернобородый ливиец. – Ушел от нас Миркан Белый, Миркан Великий, – торжественно объявил ливийцу Ганнибал. – А он так жаждал увидеть нашу близкую победу над Римом. Ливиец подошел к постели. – Не дышит, – сказал он. – А как живой. – Он умер только что. – Когда хоронить? – Когда вокруг не будет ни души. Ни единой души, ни единого глаза. Отвечаешь головой. – Если спросят, куда девался Миркан Великий?.. – Он ушел вперед. К Риму. Понял? – Понял, господин великий. Ливиец покинул палатку и вскоре вернулся: – Никого. Все спят. Только звезды в небе. – Где долбленка? – Она у подножья холма. Совсем рядом. – Действуй! Я постою. Погляжу на вас, на болото. Ночь была красивая: красиво светилась луна, красиво мерцали звезды, даже прохлада казалась приятной. Худо было одно: зловонные испарения от болот. Разумеется, Миркан не выдержал – они убили его раньше времени. А впрочем, что значит раньше или позже? Кто это может определить?.. Ливиец со своими товарищами действовали с великой поспешностью. Они вынесли завернутое в шкуры тело Миркана Белого, живо раздобыли камней, их тоже завернули в шкуры вместе со стариком. Спустили долбленку на болотную жижу, погрузили покойного и поплыли к середине болота, выгребая жижу лопатообразным веслом. Вот они удалились на порядочное расстояние. Они почти не заметны в ночной мгле. Только луна порой высвечивает тугие всплески водянистой тины. Ганнибал до конца наблюдал за тем, как хоронили Миркана Белого. Жаль было старика: он был подспорьем в мгновения душевного разлада, который случается со всяким смертным, в том числе и с вождем… Вот уж долбленка плывет обратно. Уже ясно различимы взмахи весла. Различимы долбленка и люди на ней… |
||
|