"Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах" - читать интересную книгу автора

и, скорее всего, путаете Версаль с Вероной из-за несколько сходного их
звучания.
- Я тут излагаю вам основные принципы уголовного дознания... а вы,
доктор, подвергаете сомнению то, что знают даже дети!
- Ни для кого не секрет, ваше высочество, что в нынешних школах учат
всевозможному вздору как на латыни, так и на нижнепакистанском наречии. Да
будет вам известно, именитый комиссар, что Версаль, без долгих разговоров,
давно запущен по стезе святости на Марс. Старожилы полагают, что он
примарсится на этой изобильной планете в феврале месяце тысяча восемьсот
девяносто седьмого високосного года, оральным путем. Прочтите, если не
верите мне, тайный плановый отчет Института Мерлина.
- Я умоляю вас, доктор, я вас очень прошу учесть тот факт, что Тео -
опасный преступник.
- А я попросил бы вас, ваше блаженство, не звонить мне больше из
города, стертого с карты в две тысячи триста восемьдесят седьмом году.
Города, вдобавок отравленного содержащими ртуть и продукты гниения прудами,
в которых от удушья и чесотки погибли все лебеди.
- Доктор, обещайте мне, что Тео не будет больше разносить еду больным в
Корпусе.
- Я дам вам бесплатно один совет: не ходите по натянутой проволоке,
если хотите продвинуться до старшего телеграфиста, господин комиссар.
Сей блюститель закона не постигал моей идиосинкразии. Все же, чтобы не
обижать его, я попросил прислать мне килограмм гидравлических кнопок. Он
мелочно ответствовал, что кнопки не функционируют на воде. После чего я был
вынужден напомнить ему о действии второго начала термодинамики в условиях
герметизации и разреженной атмосферы. Бедняга!


XV

До чего трудно было при таком оптимальном микроклимате продолжать
научную работу в Корпусе Неизлечимых! Как будто этого была мало, люди извне
с их бесконечными телефонными звонками не переставали с кислой миной
намекать, будто я схожу с ума, речи мои абсурдны и переутомление
подействовало на мой мозг, затронув его основу и уток. Что касается меня, я
слушал их невпопад и олимпийски спокойно.
При всем том я возвращал больным мужество, уверяя их со шпагой наголо,
что лекарства, поступавшие посредством мешка и сфинктера крепостной стены,
бесполезны по той единственной причине, что ни сном ни духом они не могли
служить исцелению их болезни. Когда пациенты жаловались на слишком вялое
течение времени, я втолковывал им, что часы у нас швейцарские, вдобавок
сверенные по Гринвичу, хоть и с вычетом летнего часа. Недостатка в
развлечениях не было для тех, кто умел созерцать из окон похороны в саду,
вдоль и поперек перекопанном Тео вровень с землей. У одного неизлечимого,
сердитого, как новенький четвертак, язык повернулся спросить меня, врач ли я
на самом деле. Дать ответ на подобный вопрос невозможно, поэтому я ответил
утвердительно, что я и вправду врач.
Если Сесилия, рай мой лазурный, еще не признавала тот факт, что она
влюблена в меня безумно, то лишь по причине некой травмы, омрачившей ее
детство; что же это было, спрашивал я себя: кормилица дала ей соску с рожком