"Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах" - читать интересную книгу автора

круглыми, назывались бы пышки и сажали бы пятна на манишки, а крахмальные
воротнички были бы вовсе ни при чем. Я решил отклонить награду, равно как и
Нобелевскую премию, в поддержку тощих коров, обиженных секретными службами.
Я разобрал телефон на составные части синхронно с наушниками и, глухой к
звонкам, которые не могли достичь моего слуха, принялся медитировать о
неудобствах медитации на большой дороге.
Назавтра уполномоченный поведал мне, что провел долгие часы, как
селедка в бочке, в ожидании моего ответа. Я посоветовал ему в следующий раз,
когда мой номер будет занят, сыграть любой другой на кнопках телефона, как
Бетховен на клавишах. Он заметил весьма уместно, что я умен вдоль, поперек и
по диагонали, орлом и решкой и единым духом. Произнеся сей комплимент в
полном соответствии с канонами заутрени, он вернулся к своим баранам и
заявил мне: "Правительство с самого начала возлагало на вас большие надежды
и твердо верит, что вы обезвредите Тео". Я заснул с телефоном в руке и
штыком в землю.


XXI

Все, что могла сделать или не сделать медицина и ее светская власть,
сиречь медики, для больных (включая мою докторскую степень), свелось к
одному-единственному слову: ЯТРОГЕНЕЗ{14}. Я спросил по телефону у директора
министерства здравоохранения, генерального до мозга костей, хоть и во цвете
лет: "Объясните-ка мне, тупица, по какой причине все все знают о гриппе и
раке, но так мало - о ятрогенезе? Может ли Тео, одинокий, точно солитер,
быть поставлен перед лицом смерти в один ряд со скопищем врачей, которые
кидаются не в лад и абы как на всех больных планеты с криками: "Ятрогенез, а
вот мы!"?"
Со своей стороны, я, главный врач Корпуса, считаю, что Тео всегда был
существом утонченным, не только потому, что давал имена своим рубашкам и
ласковые прозвища зубным щеткам, - он умел также быть любимым до смерти.
Им благоговейно восхищались пациенты, перед ним восхищенно благоговели
пациентки, но не опускал рук, даже испуская последний вздох.
Сесилия, море мое коралловое, блаженно теплое, хотела ребенка от Тео -
так она говорила, не отдавая себе отчета в том, что, помимо неудобств,
ребенок этот будет слишком юн, когда родится. Обожая моего любимого больного
с таким исступлением, она не только давала этим понять, что на самом деле
безумно влюблена в меня, но и не скрывала этой любви, неудержимо всплывавшей
из пруда ее юбок. Поэтому так приятно было мне видеть их в постели, когда
голова Тео темнела на фоне лона Сесилии, нежного облачка моего пухового, все
равно как моя! Будь я на месте Тео в столь волнительный момент, на одном
крыле и окрыленный страстью, я целовал бы ее в спинку, нежную в сердцевине,
как pronunciamento.{15} А ведь я никогда не принадлежал к числу
врачей-порнографов, которые целыми днями, намарафетившись, теребят свой
casus belli.
Потчевать лекарствами, уколами и процедурами, следить за аптечкой
первой помощи - таковы были обязанности, возложенные на Тео наповал. Однако
могу с уверенностью сказать - такова сила привычки, - что у самых
сильнодействующих и надлежащих микстур, таблеток и уколов, какие только были
в нашем распоряжении, вылечить хотя бы обморожение кишка была тонка. Я их