"Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах" - читать интересную книгу автора

проявив мудрость на глубину нефтяной скважины, паузой в
возвратно-поступательном движении их тел и спросил Сесилию, нимфу мою
сказочную, какие воспоминания сохранила она о своих фаворитах с синицей в
руке и котом в мешке. И помнит ли альянсы их плоти в ходе тех оргий, столь
омерзительных, что и ангорский кролик затруднился бы отличить велосипед от
буфета в стиле Генриха II.
Перепелочка моя пасторальная, в смятении от любви, которую я ей внушал,
не узнала во мне своего бывшего соседа, невзирая на весь мой неизгладимый
опыт. Я был даже близок к мысли, что мои настойчивые напоминания о ее
прошлом в порядке общей очереди и в присутствии Тео вызвали у нее весьма
умеренный энтузиазм. И в самом деле, она принялась вопить так, будто
серебристый кондор похитил у нее табакерку, которую завещал ей отец в тот
вечер, когда, ненароком и до краев залив зенки, отправился в лучший мир.
Немного времени спустя, поскольку на руках у меня не было обратного
билета, я захотел поведать ей тайну моей жизни. Впору было подумать, что она
плевала на меня с высокой колокольни, хоть я и не жил в ризнице. Лично у
меня создалось впечатление, будто она меня слушала, хоть губы ее не
отрывались от губ Тео, не говоря уже о прочих отверстиях, помимо рта, и
пальцах в небе. И правда, принимая во внимание бурный характер ее протестов,
когда она выныривала время от времени из-под одеяла, я понял наконец, где
зарыта собака.
Кто-то мог бы выдвинуть абсурдный тезис, будто мое присутствие, как
ложка меда в бочке дегтя, доставляло ей некоторые неудобства, ибо со второго
захода, которого я удостоился, она разорвала в клочки мою маску Александра
Великого, которая, когда я ее кое-как подлатал, могла напомнить разве что
черты Наполеона Маленького.
Без маски и даже с открытым забралом я поведал Сесилии, мосту вздохов
моих, тайну моей жизни, неосмотрительно доверенную Полишинелю.
Много лет я оставлял дверь родительского дома распахнутой настежь, как
Энгрову скрипку, лелея надежду, что однажды ночью, после очередной
вакханалии, она переступит мой порог, пусть даже нагая и без запасной
покрышки. Я мечтал дать ей пристанище под моим кровом, потому что она была
легче и грациознее швейной машинки.
Небрежно и поделив шкуру убитого медведя, я указал ей место в Корпусе,
где. находился ключ от моей комнаты; альков этот систематически не
закрывался, на тот случай, если она однажды ночью ошибется дверью, идя к
Тео, чтобы полюбоваться балдахином с изнанки.
Порой, завтракая в одиночестве, я надеялся увидеть, как ее губы
всплывут со дна моей чашки с кукурузными хлопьями, чтобы признаться мне в
безумной любви.


XLVI

Неправедный суд над Тео начался в одно прекрасное утро без раздачи
конфет, поправ тем самым все традиции, согласно которым не пускаются в путь
без должной амуниции. Я довел до сведения министра юстиции по телефону, что
Тео, в знак протеста, поскольку он ни о чем ни сном ни духом, объявит
голодовку, что всегда исключительно полезно для аппетита. Много часов Тео в
рот ничего не брал и все это время, не имея ни гроша за душой, продолжал