"Фернандо Аррабаль. Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах" - читать интересную книгу автора

LVII

Убеленный сединами свидетель, который отродясь не был неизлечимым и
даже близко не подходил к Корпусу, показал в разгаре суда, будто видел, как
Тео, еще подростком, в родительском доме, убивал свои жертвы при двадцати
двух оказиях. Но почему же, коль скоро стиль - это человек, он не вмешался,
чтобы предложить контрапункт? Или хотя бы modus moriendi!{43} Как могли
присяжные слушать подобные наветы, не считая баранов?
Свидетель - судя по всему - был вынужден признать, что Тео поистине
заворожил его, точно зазывала из винной лавки. Он уверял, что все, кто
оказывался с ним рядом, погибали, ослепленные его чарами, как тюрбо соусом
Нантюа. И для того чтобы услышать столь избитые истины, присяжные вызвали
свидетеля, который отрастил седины с целью скрыть, что он никогда не моет
голову? Какой пример для молодежи, всегда падкой до волосяных фантазий!
Молодежи этой пришлось выслушать, вполуха из-за скверной акустики, целый ряд
нелепиц, с благословения судей, для которых молитва под четки была не
большим таинством, чем крестный путь к автозаправочным станциям.
Свидетель показал, что даже теперь и несмотря ни на что, равно как и
все остальные, он еще любит Тео (старый санкюлот!). Он всегда боялся умереть
от руки любимого, как и его товарищи по несчастью, но утверждал, закусив
удила и распетушившись, мол, он, в сущности, желал этой смерти, которую Тео
дарил своим жертвам с такой любовью, что сердце готово было разорваться -
что, собственно, и происходило. Серьезным судом тут и не пахло, свидетель,
пользуясь Соломоновым решением и клятвой в Зале для игры в мяч{44}, нападал
на Тео, как свора натасканных собак на диких уток. Какое неуважение к
отсутствующему a posteriori!
Тео, если верить этому свидетелю с белыми, как снег - грязноватый -
волосами, позволял себя любить всем несчастным, точно козел отпущения. С
бесконечной нежностью погружал он их в чувственную и буддийскую нирвану и,
зная, что никому не дано пребывать вечно в этом райском и коматозном
блаженстве, убивал, чтобы затем уснуть сном праведника. Свидетель театрально
обернулся к присяжным и, насколько мне известно, спросил у них: кто не желал
бы больше всего на свете растечься желтком и белком под тяжестью Тео?
Дегенерат! Мастак делать яичницу, не разбив яиц!
Вконец осмелев, он напророчил, что никакие силы не смогут помешать Тео
продолжать свои труды в Корпусе. А если бы он жил в этом мире один? Глупец!
В течение ста двадцати минут, показавшихся двумя часами, этот садист
предавал огласке кровавые дела, которые ему следовало бы из скромности
спрятать в курятнике да еще платочком сверху прикрыть. Старый балабол! Так
подло предать дружбу, которая даже ответить ему не могла, поскольку была
нема, как косяк сардин в банке.
И этот дурно воспитанный хам поднял правую руку для присяги, не зная,
что делает левая!


LVIII

Бедняга Тео, когда очередной неизлечимый умирал в его объятиях, отведав
вермишелевого супа, собственноручно приправленного им цианистым калием,