"Андрей Арьев. Жизнь Георгия Иванова (Документальное повествование) " - читать интересную книгу автора

В этих обстоятельствах Георгий Иванов вновь пробудился для "гибельного
пути", стал поэтом исключительной лирической отзывчивости, на собственном
горьком опыте ощутив "невозможность" - любимое слово родоначальника новой
"петербургской" поэзии Иннокентия Анненского - обыденного существования, его
бесцельность.
Двенадцать последних лет жизни, точнее говоря, двенадцать лет
вынужденного освобождения от ее даров, вели к обостренному приятию случайных
впечатлений, к вдохновенному поэтическому визионерству, к романтической
установке: верховодит поэтическим чувством - "условное сиянье звездных чар".
Судьба завела и бросила Георгия Иванова много дальше романтизма - в
пучину нигилистического бунта против самой жизни, которой "грош цена". Что и
выражает суть многовекового русского духовного опыта, оборотную сторону
православного апофатизма, "отрицательного богословия".
Мироощущение, необычайно благоприятное именно для поэзии. Оно
объясняет, почему истинные стили "случайны" - не годятся для связной речи о
нашем пребывании здесь, на земле, в том числе и о пребывании на ней самого
поэта. Но лишь неподвластная умыслу "случайность" приоткрывает априорный,
идеальный аспект поэтического высказывания.
Сюжет лирического стихотворения куется из "случайностей", связующих
"забытое" с "ненайденным". Авторское "беспамятство" по отношению к обыденной
жизни - реальность значимая и положительная. "В глубине, на самом дне
сознанья" вспыхивают все преображающие "нестерпимым сияньем" отблески чужих
и собственных лирических опытов.
Человек открывается бесконечному бытию, озаряется "пречистым сиянием" -
в немощи, явленной перед лицом вселенского Ничто. Сознание влекло Георгия
Иванова к катастрофе, к приятию грязи и тлена как органических атрибутов
плачевного земного пребывания художника, к "холодному ничто" как осязаемой
нигилистической подкладке христианской веры. И с той же очевидностью ему
была явлена нетленная природа внутренним слухом улавливаемых гармонических
соответствий всей этой духовной нищеты - блаженному, уводящему в "иные миры"
"пречистому сиянию".
Создаваемое поэтом - "выше пониманья". В первую очередь - его
собственного. В творчестве истинно то, что превосходит творца. "Опыты
соединения слов", мир непроизвольно выражаемого для поэта достовернее
"опытов быстротекущей жизни".
"Меняю есть на есмь. / Меняю жизнь на песнь" - вот враждующее с
биографией кредо истинного поэта.
Формула идеальная: земные счеты должны быть сведены, ибо поэт прикован
к стихам, а не стихи к поэту. Они такая же изначальная данность, как луна и
звезды. А потому пребывание творца на земле далеко не адекватно
хронологической канве его жизни.
Без всякой укоризны "о самом важном" в стихах Георгия Иванова говорится
так: "Ты прожил жизнь, ее не замечая..." Ничего своего в жизни поэта не
оказалось. Увы, ничего и не нужно было, кроме зазвучавшей в "Садах" (1921) и
тридцать лет спустя не оставленной "печальной музыки четвертого пэона":
"Стоят сады в сияньи белоснежном, / И ветер шелестит дыханьем влажным..."
(1953).
Или даже так: "Расстреливают палачи / Невинных в мировой ночи - / Не
обращай вниманья! / Гляди в холодное ничто, / В сияньи постигая то, / Что
выше пониманья".