"Андрей Арьев. Жизнь Георгия Иванова (Документальное повествование) " - читать интересную книгу автора

искал путей к априорным, от века данным истинам. И в то же время навряд ли
сыщутся ценности, не подвергнутые "серебряным веком" сомнению, им не
осмеянные.
Сравнение с пушкинским "золотым веком" нашей культуры корректно лишь в
том смысле, что "серебряный век" вновь вывел на авансцену поэзию, воскресил
романтический дух, утраченный позитивистской, утилитарной идеологией второй
половины XIX века. В остальном же типологическое сближение пушкинской эпохи
с временем эсхатологического модернизма начала XX века сомнительно, также
как наименование "серебряный век"своей , ни с чьей другой не сравнимой
драмы. К описанию ее коллизий лучшие слова нашел Борис Пастернак:

Вас чествуют. Чуть-чуть страшит обряд,
Где вас, как вещь, со всех сторон покажут
И золото судьбы посеребрят,
И, может, серебрить в ответ обяжут.

Сказано это в приветственном послании Валерию Брюсову, корифею не
названного еще тогда "серебряным" и никак не равного "веку" исторического
промежутка. 1923 год, finita la commedia, пьеса завершена. Но название к ней
еще не придумано.
Вопрос, поставленный "серебряным веком", звучит так: спасает человека
культура или не спасает? То есть возможно ли положительное преображение
жизни на фундаменте культуры? Символизм и футуризм видели в
жизнестроительстве цель, акмеизм ее из программы исключил, но все три
течения вдохновляются этой проблематикой как исходной.
Символисты ощущали себя пророками, нашедшими в искусстве адекватную
форму своим теургическим озарениям. Правда, тем самым пророков они низводили
до ранга поэтов, что Блок, например, переживал как падение.
Но то, что для Блока и Вячеслава Иванова - печаль, для их учеников
стало радостью и освобождением. Чуждая априорной мистике молодая редакция
"Аполлона", поддержанная Брюсовым, обнаружила, что "живой язык богов" уже
давно обрел свою земную эстетику, усвоен и переработан культурой. И дело
поэта в первую очередь - культурное, а не теургическое. Художественное
творчество вне культурной рефлексии невозможно.
Так было расчищено место для акмеизма, открывшего в храме Логоса цех
поэтов, но самого святилища не покинувшего.
И в акмеизме, и в футуризме реализованы исключительно символистские
потенции и интуиции.
Если акмеисты оказались бунтующими столичными детками символистов, то
футуристы - их провинциальными духовныpми детьми. Ибо футуризм есть, по
определению, "пророчество", реализованное через "самовитое слово"
заполонивших столицы "будетлян".
Конечно, футуристы полагали себя не последними, а первыми (символисты
ведь изначально тоже утверждались в этом качестве). Но о главном молчали:
для того чтобы ощутить начало, надо прежде всего осознать конец. В известном
смысле футуристы пошли еще дальше символистов - по ими открытому пути.
Старшие изнемогали от эсхатологических предчувствий, от переживания разлада
с "мировой душой" и т. п. Младшие, почуяв конец определенного типа культуры,
возрадовались: предки изжили себя и исторически, и, главное, метафизически -
их вечность рухнула, "Бог умер". И я теперь "пришел сам". Рывок в пустоту не