"Михаил Ардов. Триптих " - читать интересную книгу автора

очень много было.
Не было времени, чтобы не работать. Осенью да зимой - лес. Один собор
отопить в день - воз дров. Да три корпуса, их надо отопить. Да государству -
лесозаготовка. Летом - сенокос, поля. Сено возить надо. Скотный двор - сорок
дойных коров в монастыре, восемнадцать дойных в скиту.
Каждый год гектар вырубим леса, выкорчуем пенья, каждый год. Большое
хозяйство.
Десять лошадей езжалых да две обучать... А я на лошади наездник, не
хуже цыгана буду. Я до чего любила лошадей. Был у меня жеребенок Соколик,
вороной битюг. Он никому не дастся, только я да мать Клавдия - конюх. А так
никому не дастся. Большой шаг у него был, широкий. А в хлев к нему никто,
кроме меня и матушки Клавдии, зайти не мог. Я помню, уж и монастырь
разогнали, я на приходе служила и шла к ним на всенощную под Севастианов
день.
Там еще семнадцать старух жило, и в трапезной служба была. Отец Сергей,
диакон наш, служил, его уж в священники посвятили. И вот иду, а эти
артельные муку с мельницы везут. Я как увидела: "Соколик!" Он и остановился.
Он стоит, и я стою... Они его и стронуть не могут.
Ну, пошел кое-как. А потом мне сказали, что пристрелили его, не давался
он им. Ох, я и ревела... Нет, без дела мы в монастыре не сидели. Летом в
воскресенье после обедни - в лес по ягоды. Я больше всех наберу, я сроду
лесовая бабушка... По вечерам четки мы делали - матушка Игуменья, я, Вера,
Ефросинья. Девять бусинок, десятая пронизка. У меня четки красные были,
голубые, хорошие. А когда Владыка обряжал, дал шелковые, черные, большие, я
тоже их берегла И вот на Николу на зимнего меня на клирос поставили. А Тятя
с Мамой потом ко мне в монастырь ездили. Не один раз ездили. А последний раз
Тятя Постом приезжал. Он уже был "оверхушенный" - это значит, на
раскулачивание его... И всю-то зиму он лес возил на своей лошади с
заготовок.
Всю зиму у них отработал. И привез мне такой вот лоскуток ситцу на
платок да соли двадцать фунтов. "Вот, - говорит, - Санька, за всю зиму у них
заработал и все тебе привез. Соли только маленько дома отсыпал. А это все
тебе привез". А я дура была, на соль эту четки янтарные выменяла у матушки
Анны Панкратьевой. Уж больно мне хотелось янтарные. У всех белые - а у меня
янтарные... А Тятя говорит: "Ну, бери, Санька. Может, соли еще, даст Бог,
достанем". Я год на клиросе простояла, уж через год стала трио петь. Голос у
меня был ужасный - дискант. Бывало "разбойника" запою, так у меня лампадочки
и заговорят. А потом стали меня учить на регента.
Сама матушка Игуменья Леонида, она с трех лет в монастыре, хороший
регент была.
Было ей лет под семьдесят. А сама все делала. Вот уж и дрова для своей
кельи заготовляла Ольховые... В соборе-то у нас осиновыми топили - в день
воз дров для собора. А она ольховые любила.
Пойдет сама в лес... Пила у нее маленькая с одной ручкой. Ножовка,
Повалит деревья, испилит все и сложит - только вывози. Наготовит на свою
келью в зиму десять возов. Както идет из лесу с пилою, а я ей навстречу.
"Благословите, матушка... Поди, дерева три повалили?" Смеюсь.
А она: "Что уж, как говорится... Я двадцать три свалю!" Бывало, позовет
меня к себе вечером.
Сидим с ней. Поем. Она ой петь любила. А голос какой у нее был... В