"Сильвестер Эрдег. Безымянная могила (Повесть)" - читать интересную книгу автора

вечер я ощущала себя голой. Поужинали мы молча. Утром, перед тем как уйти,
Иисус спросил: а вы не придете в Иерусалим на праздник? Лазарь отказался:
ему трудно пока пускаться в такой долгий путь; Марфа же обрадовалась и
пообещала пойти. Иисус посмотрел на меня; я какое-то время выдерживала его
проницательный взгляд, в котором одновременно были и грустный зов, и
запрет, потом ответила: не знаю. Иисус кивнул и сказал: позаботься об
Иоанне. Иуда в это время уже двинулся в путь, не оглядываясь назад. Иоанн
стоял с недоуменным видом, в глазах у него был вопрос: с чего это о нем
надо заботиться, но Иисус обнял его за плечи и сказал: пойдем, а то не
догоним Иуду. Это было прощанье, и я стояла в воротах, пока они не
скрылись из виду.
Потом меня охватила безмерная, горькая усталость, и я с такой же
ясностью, как пыль, лежащую на дороге, увидела, поняла, что Иисус никогда
не любил меня так, как я его, потому что он любил всех, хотел любить всех,
такой человек не способен сделать исключение для кого бы то ни было, разве
что для матери своей. Я же всегда умела любить по-настоящему, как женщина,
только одного человека... Я сяду, Лука, утомляют меня воспоминания.
Лука смотрел на Марию Магдалину. Под ее темно-карими глубокими глазами
темнели круги, морщины казались нитками, которые скрепляли распадающееся
лицо. Ни былого сияния, ни следа лучезарной, как солнце, улыбки.
- Давай принесу еще молока с медом: я все выпил, что было, - сказал он
вставая.
- Буду благодарна, - ответила Мария Магдалина. - Кувшин там, за дверью,
стоит на земле, накрытый платком, в нем молоко, а мед - на полке слева, в
большой кружке. Нацеди его на два пальца, потом молока налей, потом
размешай, ложку там же найдешь.
В кухне тоже царили чистота и порядок, на полке рядком лежали мешочки с
приправами, перед очагом грудились наколотые дрова. Лука нацедил в кружку
меду, налил молока, размешал, принес в горницу.
- Выпей, - сказал он Марии Магдалине, давая ей в руки кружку. Стоя с
ней рядом, он с удивлением обнаружил, какая она, оказывается, хрупкая:
тело ее терялось в просторной одежде. - Выпей, Мария Магдалина, - повторил
он, коснувшись ее плеча, потом накидки на голове, и сел на прежнее место.
- На другой день Марфа ушла в Иерусалим. А вечером вернулась с вестью,
что Иисуса схватили, предали суду, как какого-нибудь супостата, и суд
вынес приговор: смерть. Рассказывала она об этом сквозь рыдания, мы с
Лазарем с трудом понимали, о чем идет речь, стояли будто окаменев... Сразу
после вынесения приговора Иисуса повели на гору, что называется
Череп-горой, и распяли на кресте. Когда Марфа, рыдая, произнесла это,
Лазарь зашатался, я подхватила его, отвела к постели, сказала: лежи, нам
всем сейчас тяжко.
Марфа выла, словно безумная, я ее тоже уложила, долго успокаивала;
наконец заснула она, но и во сне все вздрагивала и всхлипывала. Странное
дело... - Мария Магдалина, держа в руке нетронутую кружку с молоком,
повернулась к Луке. - Я никакого потрясения не чувствовала, только
безграничную, безысходную печаль. Хорошо было бы поплакать, но плакать я
не могла. Собрала я все, что в таких случаях полагается: елей, мази,
полотно; был канун субботы, я знала, нужно выждать какое-то время. Стояла
я в саду за домом и без слез оплакивала Иисуса, которого любила настоящей
любовью, и которому никогда не принадлежала, и который с улыбкой сказал,