"Василий Иванович Ардаматский. Опасный маршрут " - читать интересную книгу автора

белокаменном доме, стоявшем на Соборной площади богатого сибирского города.
Зимой он любил из громадного окна полукруглой гостиной смотреть, как на
площади хороводила злая метель, как безжалостно хлестала она пешеходов и
быстро наметала ребристые сугробы. А в гостиной было тепло и тихо; вокруг
точно лакированные блестели листья фикусов; за спиной в камине весело
потрескивали сухие дрова... Ровно в четыре приезжал отец. Каурый жеребец с
завитой гривой выносил на площадь расписной возок, в котором, неестественно
выпрямясь, сидел отец. Его полковничья папаха лихо заломлена назад, руки в
белых перчатках сложены на эфесе серебряной шашки. Возок останавливался у
крыльца, кучер откидывал ковровую полость, и отец грузно сходил на
присыпанный песочком тротуар. Григорий бежал навстречу отцу...
Со страшной точностью помнил Григорий одно Рождество - последнее
Рождество уютного детства. В гостиной, маковкой упершись в потолок, стояла
густая, пахучая елка. Вечером на ней зажглись бесчисленные свечи, и запах
хвои смешался с запахом воска. Волосатый старик играл на пианино вальс.
Гости пестрой толпой стояли вокруг елки и ахали. И тогда отец взял его за
руку и подвел к елке.
"Ну, сынок, - сказал он, - давай посмотрим, что принес тебе Дед
Мороз..." - Он приподнял нижние ветки елки - там, в синей тени, стоял,
поблескивая никелем, трехколесный велосипед. Еще не совсем веря этому
счастью, Григорий бросился на шею отца, и в это мгновение раздался звон
разбитого стекла, на улице грохнули два гулких выстрела. Отец схватился за
плечо и, шатаясь, пошел на елку. Крики, женский визг. Мать подхватила
Григория на руки и утащила в детскую...
Это было Рождество семнадцатого года, и, собственно, с этих двух
выстрелов в окно и началось второе, злое детство Григория, навсегда
связанное в его памяти с перестуком вагонных колес, с диким холодом и
беспорядочной стрельбой.
Только много лет спустя Григорий узнал, почему судьба дала ему два
таких разных детства. Узнал и понял все. И среди этого всего - самое главное
и самое страшное то, что отец его был расстрелян большевиками вместе с
адмиралом Колчаком, в контрразведке которого отец работал. Григорий узнал
это, когда ему было семнадцать лет. В это время он жил у брата матери на
Орловщине. В двадцать четвертом году его привезла сюда мать. Через год она
умерла от тифа. Дядя его усыновил и дал ему свою фамилию - Окаемов.
Тревожное детство переходило в юность в крепком пятистенном дядином доме, в
котором все дышало достатком. Дяде принадлежала изрыгавшая кислую вонь
сукновальня и мельница с нефтяным двигателем "Перкун", оглашавшим округу
деловитым стуком. Своих детей у дяди не было, и он частенько, печально глядя
на Григория, говаривал: "Все будет твое, из рук в руки передам..." В
двадцать девятом году дядю раскулачили.
- Что значит - раскулачили? - спросил Барч.
- Что? Большевики решили всю деревенскую голытьбу собрать в колхоз, а
всех богатых крестьян уничтожить, - словом, знаете, ликвидировать как
класс...
Окаемов видел, что Барч не понимает его, да и самому ему о тех событиях
хотелось рассказать не этими словами, а поведать то, что было пережито им
самим - живым человеком, которого тоже должны были "ликвидировать".
...Уныло, словно нехотя, тянулся дождливый сентябрьский день. Григорий
Окаемов сидел дома и, прислонившись к оконному косяку, читал замусоленный