"Эдуард Арбенов, Моисей Писманик. В шесть тридцать по токийскому времени " - читать интересную книгу автора

минуту:
- Однако куриный шашлык почти остыл... Займемся-ка обедом, ваше
величество. Не ради же генерала мы сюда пришли...

Рядом...

Было что-то около десяти утра...
Доихара Кендзи:
- Я понял, что не имею права молчать. И в то же время не могу никому
поведать тайну, даже своим соотечественникам. Она принадлежит стране,
которая была моим противником и борьбу с которой я считал своим священным
долгом. Однако тайна теперь должна быть возвращена бывшему врагу...
На этот поступок он решился не сразу. Понадобилось триста сорок три
дня, томительных, изнуряющих мозг и сердце дня, прежде чем утвердилась в нем
самом мысль о последнем шаге. Последнем не потому, что за ним не
существовало уже других шагов и путь оканчивался. Нет, именно шаг этот давал
возможность идти дальше... Жить...
Для себя он именовал его тактическим приемом, на самом же деле это было
предательство. Иногда оно так и звучало в душе его, и он содрогался от
мысли, что и другие - не сегодня, потом, когда все погрузится в Лету и
забудется сама причина, побудившая его совершить этот поступок, - скажут так
же. Подумают-то уж наверняка. Поэтому он мучительно долго искал какое-нибудь
средство, способное если не изменить отношение соотечественников к его
последнему шагу, то хотя бы оправдать его.
"Я вынужден поступить так, иначе оборвется нить, и очень скоро", -
объяснял он незримым обвинителям. Они должны были понять его и простить.
О, как тягостно было произносить это слово - "простить". Оно стояло
рядом со словом "смерть". Почему-то прощают обычно умирающих. А он не хотел
смерти, страх перед нею и заставил его совершить последний шаг.
Страх родился недавно. Прежде его вроде не было. В момент ареста - это
официально называлось пленением - он хотел покончить с собой. Не так, как
Анами, на коврике, обратясь лицом к императорскому дворцу. Не до церемоний
было. Он выхватил пистолет, вернее, расстегнул кобуру, чтобы вцепиться рукой
в отдающую холодом, знакомым и всегда ободряющим холодом, рукоятку, но ему
помешали. Два дюжих молодца сковали его плечи, и пистолет так и остался в
кобуре.
Тогда он пожалел, что попытка уйти из жизни не удалась. В короткую
секунду, до невероятия короткую, будущее представилось ему совершенно ясной,
пронзительно четкой формулой: борьба за мнимое спасение и мучительный конец.
Обязательно конец. Последнее было самым четким.
Когда его вели все те же дюжие молодцы, когда усаживали в машину,
серую, дико-серую машину, в нем все еще жила мысль о самоубийстве. Нервным,
торопливым взглядом он обегал окружавшие его предметы, отыскивая что-либо,
способное прервать жизнь.
Потом желание мгновенной смерти угасло. Угасло, как только началось
следствие. Ритмичный, напряженный допрос. Пришлось работать. Работать так,
как работали следователи - до усталости, до изнеможения порой.
Он вел счет дням. Вначале запоминал их от момента ареста, затем от
первого вызова на допрос. Потом по календарю, что лежал на столе
следователя. И еще - по погоде. За окном кабинета следователя шла жизнь и