"Мария Арбатова. Мне 40 лет " - читать интересную книгу автора

Петропавловске нашли угол на кухне за печкой у местного агронома. Забавно:
Петропавловск, до этого жили в Павловске под Петербургом, моих сыновей зовут
Петр и Павел, хотя я назвала их почти за двадцать лет до изучения семейных
хроник.
Дед устроился преподавать в сельхозтехникум, бабушка - в школу, мама -
пошла на курсы счетоводов. Около них был дом инвалидов-фронтовиков, мама
ходила туда читать инвалидам вслух газеты и книги. Вечерами бегала в
городской сад на танцы, где слепой баянист играл вальсы, девчонки танцевали
друг с другом, а инвалиды счастливо глазели на них.
Вскоре деда назначили главным агрономом района, и семье дали
пятистенку, девять соток земли и стог сена. К сену агроному полагалась
корова, но коровы не добились, были слишком интеллигентны. Сено продали, а
деньги проели, началась голодная жизнь. Местные жители ничего не продавали
эвакуированным, молоко, которое оставалось, демонстративно выливали на
землю - эвакуированные представлялись им захватчиками. Получили муку пополам
с полынью, достали мерзлую прошлогоднюю картошку. Соли не было, света тоже.
Покупали пятидесятиграммовый пузырек керосина, сворачивали фитилек, и
при этой коптилке бабушка готовилась к урокам русского и немецкого языка.
Мама пошла работать в райфинотдел бухгалтером и быстро стала главбухом.
Дядя писал с фронта. Шел 1943-й. Московский ветеринарный институт,
эвакуированный в Петропавловск, возвращался в Москву, и мама решила ехать
продолжать образование. Родители уже развернулись с огородом, стали снимать
роскошный урожай, но голодная жизнь в столице манила больше сытой жизни в
Казахстане.
В эвакуации мама из Цили стала Люсей и до сих пор кормит себя историей,
что главной причиной было то, что в Казахстане коров звали "Циля, циля!". В
цепочке "Циля, Цилюся, Люся..." она остановилась на последнем.
Многие евреи прятались под русскими именами и паспортами. Мама сделала
это наполовину - она осталась Цивьей Ильиничной по паспорту и стала Люсей в
миру. Самое смешное, что я взяла псевдоним Арбатова примерно в том же
возрасте.
Фамилия "Гаврилина" казалась мне красивой, несмотря на то, что в школе
всегда произносилась как имя нарицательное. "Опять эта Гаврилина! Ну, это же
Гаврилина! Никакого сладу с этой Гаврилиной!" Однако сочетание круглых щек и
курносого носа боролось во мне с кудрями и еврейским темпераментом. Я
наблюдала антисемитские акции вокруг, хотя ни разу не ощущала на себе, у
меня проблемы "изгойства" происходили больше из личных, чем из национальных
причин.
В шестнадцать лет, получая паспорт, я ссорилась с милиционером.
- Пишите еврейка! - требовала я. - Человек, рожденный от еврейки,
считается евреем.
- Пишите русская! - кричала мама. - Какая она еврейка? У нее отец -
Иван Гаврилович Гаврилин!
- Никаких евреек, девочка. Тебе жить, в этой стране евреям не сладко, -
сказал пожилой милиционер и вывел "русская" крупными буквами.
Арбатовой я стала в двадцать лет. Подписала так первую публикацию,
потому что в центровых хипповских компаниях звалась "Маша с Арбата", "Маша
Арбатская". Не хотелось подписывать стихи Гаврилиной еще и потому, что в
начинающихся русопятских настроениях сочетание "Мария Ивановна Гаврилина"
открывало все двери. Написав стишок, начинающийся со строк "Мой отец родился