"Луи Арагон. Карнавал (рассказ) (про войну)" - читать интересную книгу автора

(Меня подмывало бросить в эту уху Шумана, но я сдержался. В мире Теодора
для Шумана не было места.) Вдруг он сделал стойку, как охотничий пес:
посмотрите, да посмотрите же!
Качались верхушки обнаженных деревьев. Внизу, вокруг стволов,
завихрялся Модер. Деревья походили на часовых, которые вот-вот уснут,
выронив в воду свой пугач. Высокие ветви тополей никли под тяжестью
странных птиц. Это еще что?
Теодор, с загоревшимися глазами охотника, голосом старого бабника,
натолкнувшегося на девочек, которые стайкой выходят из школы, сделал мне
ш-ш, ш-ш и чуть слышно выдохнул:
"Фазаны..."
Фазаны? Да, фазаны всего мира назначили тут сходку. Они качались на
ветру, чувствовалось, что они, отяжелевшие, словно хмельные, клюют носом,
скованные морозом, рыжие птицы, которые притаились здесь, может, они уже
убитые, может, это от дроби пошатываются под ними деревья. Время от
времени один из них пробует встряхнуть крылом и сам пугается шума, который
произвел, мгновенно захлопывается, точно сумочка. Ты заметил, есть ли в
ней пудреница? Фазаны знают, что упадут, но этого еще мало, чтоб взлететь.
Взлететь, чтоб улететь, но куда? Со всех сторон вода, глинистая и
зеркальная вода, так что кружится голова, это хуже, чем кофейная гуща,
взор мутится, зоб выворачивает наизнанку, и фазан изо всех сил вцепляется
в свою ветку, посмотрите, посмотрите вон на того, на какого? Справа, нет
на другого... вот, вот. Вот!
Фазан, как камень, как самородок, как горящая лампа, как невпопад
сорвавшееся с языка слово, со своего насеста, в бреду, с закатившимися
глазами, с колотьем в груди, с мурашками в перьях, с немым открытым
клювом, выпустил ветвь и, зачарованный плеском, смертельно опьянев от
головокружения, падает, но едва шевелит крылом, утратив нить, все, чему
обучился у матери, весь свой жизненный опыт дичи, он вращается, огненный,
мертвый лист, кулек жареной картошки, с чем сравнить его? Он плюхается в
воду, трепыхается в ней, потерянно плещется с криком, в котором уже нет
ничего фазаньего, его уносит течение... А Теодор вдруг придя в себя:
"Жаль... у вас нет случайно удочки? Вы смеетесь, а я вот уже четыре дня с
завистью гляжу на местных, которые ловят на крючок бекасов... но уж
фазанов, ни в сказке сказать!"
Срезав петлю, которую делает, отступая вглубь, Модер, мы вышли к Vater
Rhein1 [Батюшка Реин (нем.)]. Взглянуть на Германию на том берегу. Вот и
ты, моя милочка. После всего, что о тебе нарассказали... Страна как
страна! Кто-то там виднеется, смутно, река широкая, их двое, по-моему, как
и нас! То есть, мне не удается точно разобрать, какого они пола, отсюда их
контур нечеток. И все-таки есть в этом что-то новое, после всех обрыдлых
пейзажей войны. И я принимаюсь объяснять Теодору. Поскольку у меня,
естественно, имеется собственная точка зрения. Он слушает меня с учтивой
миной, когда я говорю о мадемуазель Книпперле. Забавно, но и в моем тоне,
когда я говорю о ней с ним, появляется что-то церемонное. Я не посмел бы
назвать ее Бетти. Может, тут играет роль мундир, красный бархат на
околышке кепи. Всякие бывают карнавалы. Это не ускользает от Теодора. Он
слегка посмеивается надо мной, не слишком. Я мог бы многое от него узнать.
Он был. к примеру, в экспедиционном корпусе в России, не объяснит ли он
мне, что такое Советы... я не верю тому, что пишут о них в "Матен". Как ни