"Луций Апулей. Флориды " - читать интересную книгу автора

Однако Марсий не понимал, что над ним издеваются (самое убедительное
доказательство глупости!), и прежде чем начать дуть в свою флейту, принялся
на варварский лад нести какой-то вздор о себе самом и об Аполлоне. Себя он
превозносил до небес - и свои откинутые назад волосы, и нерасчесанную
бороду, и косматую грудь, и искусство флейтиста, и удел нищего. Аполлона же
(смешно сказать!) порицал, ставя ему в вину противоположные качества:
Аполлон, де, и волос не подстригает, и щеки у него нежные, и тело
безволосое, и опытен он не в одном, а во многих искусствах, и удел его -
удел богача. "Во-первых, - сказал Марсий, - волосы у него прядями ниспадают
на лоб и локонами спускаются по вискам, все тело такое нежное, члены
округлые, язык предсказывает грядущее и с одинаковым красноречием вещает и
прозою и стихами. А одежда его! - тонко вытканная, на ощупь мягкая, пурпуром
сверкающая! А лира, что золотом пламенеет, слоновою костью белеет,
драгоценными камнями играет! А его звонкое пение, такое мастерское и
прекрасное! Вся эта роскошь, - продолжал он, - добродетели никак не
украшает, но служит спутницей изнеженности". Своим же телом Марсий,
напротив, хвастался, не зная меры, и называл себя высшим образцом красоты.
______________
* Минерва (Афина) считалась у древних изобретательницей флейты. По
другой, более распространенной версии мифа, состязание судили одни только
Музы.

Засмеялись Музы, когда узнали, в чем упрекает Аполлона Марсий, - ведь
упреки такого рода мудрец мечтает услышать, - и флейтиста этого,
потерпевшего поражение в состязании, освежевали, словно медведя
какого-нибудь двуногого, да так и бросили - с обнаженным и висящим клочьями
мясом *. Вот как Марсий играл и доигрался до казни. Впрочем, Аполлон
стыдился, разумеется, столь ничтожной победы.
______________
* Апулей снова отступает от общепринятой версии, согласно которой не
Музы. а сам Аполлон расправился со своим противником.


IV.

Жил когда-то флейтист по имени Антигенид *. Сладостен был каждый звук в
игре этого музыканта, все лады были знакомы ему, и он мог бы воссоздать для
тебя, по твоему выбору, и простоту эолийского лада, и богатство ионийского,
и грусть лидийского, и приподнятость фригийского и воинственность
дорийского. И вот, по словам этого флейтиста, который был столь знаменит
своим искусством, ничто его так не оскорбляло, ничто не угнетало так его
душу и разум, как мысль, что похоронных трубачей называют флейтистами.
Впрочем, он стал бы спокойно относиться к этой общности имен, если бы
взглянул на выступление мимов **; он обнаружил бы, что одни из них занимают
почетные места, а другие, хоть и одеты в пурпур, почти так же точно, как
первые, получают удары. И то же самое заметил бы он, если бы побывал на
наших гладиаторских играх: ведь и здесь он увидел бы, как один человек сидит
на почетном месте, а другой бьется насмерть. Да вот и тога - ее увидишь и на
свадьбе, и на похоронах; и плащ - он окутывает трупы *** и служит одеждой
философу.