"Соломон Константинович Апт. Томас Манн " - читать интересную книгу автора

норвежского городка, то эта повесть, точно так же, как романы норвежского
писателя Александра Хьеллана и датского - Германа Банга, привлекла Томаса
Манна прежде всего сходством атмосферы скандинавских приморских городов с
атмосферой родного Любека. "Материал для романа, - писал Томас Манн через
тридцать с лишним лет после начала работы над "Будденброками", - сам шел ко
мне, очень молодому человеку, просто потому, что он был целиком моей
собственностью, моим происхождением, миром моих социальных истоков.
Внутреннее художественное завоевание материала и овладение им совершалось с
помощью любимых образцов с Севера, Востока и Запада". Под Севером
подразумевается здесь Скандинавия, давшая Европе первые образцы повестей и
романов из жизни богатых протестантских купеческих семей.
Влияние на будущего автора "Будденброков" Востока и Запада, русской и
французской литературы XIX века было иного рода. Вот одно не очень позднее
(1921) автобиографическое признание: "Мы были молоды и хрупки и культа ради
поставили на своем столе портреты мифических наставников. Какие же это были
портреты? Иван Тургенев, меланхолическая голова артиста, и яснополянский
Гомер, вид патриарха, одна рука за поясом мужицкой рубахи... Экзотические
наставники и кумиры, их мифу служилась служба гордой и ребяческой
благодарности. Один дал взаймы лирическую точность своей обворожительной
формы для первых наших шагов в прозе и первой самопроверки. А что укрепляло
нас и поддерживало, когда наша хрупкая молодость взвалила на себя труд,
который пожелал стать большим, чем то, чего она сама желала и что входило в
ее намеренья? Моралистическое творчество того, другого, с широким лбом,
того, кто нес на себе исполинские глыбы эпоса, Льва Николаевича Толстого".
Это сказано прямо о "Будденброках". И о "Будденброках" же думаешь прежде
всего, читая другое, 1939 года, высказывание Томаса Манна о Толстом, где,
сравнив толстовский эпос за его "наивное великолепие, телесность,
предметность, бессмертное здоровье, бессмертный реализм" с морской стихией,
писатель говорит, что "повествовательская мощь" произведений Толстого "не
знает себе равных" и что "всякое соприкосновение с ними... заряжает талант,
способный воспринимать (а иных талантов и не бывает) силой, свежестью,
органической радостью созидания, здоровьем".
Русская литература, особенно Толстой, была для молодого автора образцом
не в том смысле, что он заимствовал оттуда какие-то мотивы, сюжетные ходы,
композиционные приемы. Если "Будденброки" начинаются, как и "Война и мир", с
прямой речи, если на первых страницах обоих романов стоит дата, обозначающая
исходную точку эпического рассказа, если убийство герцога Энгиенского было
одной из тем, обсуждавшихся в салоне Анны Павловны Шерер, то подобных чисто
технических аналогий с романом, например, братьев Гонкур "Рене Мопрэн" в
"Будденброках" было гораздо больше, чем с романами Толстого и Тургенева,
которые Томас Мани увлеченно читал в Палестрине и Риме, или романами
Гончарова, прочитанными несколько позже. Предполагая сначала ограничить
объем "Будденброков" примерно 250 страницами, он хотел последовать примеру
именно этого, небольшого по размерам психологического романа Гонкуров, его
восхитившего, а отказавшись в ходе работы от ранее намеченного объема
собственной книги, отдал в ней все же заметную дань восхищения формальному
мастерству французов. Как и "Рене Мопрэн", "Будденброки" делятся на
маленькие, иногда напоминающие законченную новеллу главки; как и в романе
Гонкуров, моментальные зарисовки и словно бы выхваченные из разговора
персонажей куски часто предшествуют здесь описаниям, объясняющим их место в