"Сергей Антонов. Аленка" - читать интересную книгу автора

только, что я должна встать на ее место, а она бросит все и уедет... Я
хотела сказать, что она жестоко заблуждается, что я комсомолка и никогда не
стану заниматься интригами и претендовать на должность главного врача. Но
она все кричала, что в больнице нет места для зубоврачебного кабинета, что
она ночует в одной комнате с больными, что женщинам негде рожать, что
главный механик совхоза захватил все комнаты. Я стала успокаивать добрую
женщину и хотела сказать, что мне дали двое щипцов, одни для верхней
челюсти, другие для нижней, но она все кричала и кричала и наконец сказала,
чтобы я ехала обратно в Кара-Тау и требовала зубоврачебное кресло и
помещение... А если не дадут, чтобы не попадалась ей на глаза... Я подумала
и сказала себе: "Если ты останешься безработной, Эльза, - это будет позор. Я
должна достать зубоврачебное кресло, чего бы это ни стоило". И вот я еду
теперь в Кара-Тау... Может быть, я как-нибудь достану кресло... Потом у меня
есть двое щипцов... одни для верхней челюсти, другие для нижней... Но
помещение? Кто мне там даст помещение?
Аленка шмыгнула носом.
- Тебе чего? Жалко? - спросил Гулько. Она кивнула.
- А мне нисколько. Почему это я ее должен жалеть, а она меня нет? Ей
сколько- лет? Двадцать? Двадцать пять? А мне вдвое больше. Она жить только
начинает, а мое время - к вечеру. У меня в Рыбинске больная жена и дети,
которых вряд ли теперь я увижу: дочка поехала учиться, сынок в этом году
идет в армию. Чего я сюда сорвался? А поехал я потому, что понимал - мое
дело здесь, кроме меня, никто не сделает. А она куда ехала? Чего она ждала
от совхоза, которому годик едва миновал? Что там у них, в географии, что ли,
написано, что здесь в степи на каждом километре стоят кресла для сверловки
зубов? Она, значит, будет рвать зубки, а вокруг будет ходить оркестр и
исполнять "Дунайские волны"? Ну и наплодили мы чистоплюев - больше, чем при
царе, честное слово. И едут они, и едут, будто с луны валятся. Вполне
понятно, что Аграфена Васильевна в голос закричала. Зачем она ее обратно в
Кара-Тау направила, этого я еще разгадать не могу. Не такая она женщина,
чтобы отпустить штатную единицу. Тут заложена какая-то хитрость. А что стала
кричать - понятно, поскольку я от таких чистоплюев скоро сам кочетом
закричу. А как же: приедет, поглядит, что пирожных тут еще не дают, и первым
делом начинает придуривать, корчить из себя этакого сосунка, этакого
заколдованного от жизни книгочия, который будто уж и не понимает, за какой
конец лопату надо держать. Пожилая женщина зерно гребет, и он идет мимо, а
чтобы помочь - никак ему, бедному, не догадаться, очень уж высокое у него
образование. Вот и ходит придурком, да еще уважения к себе требует. Люди -
добрые, авось, мол, пожалеют.
- Не все же такие, - возразила Василиса Петровна.
- Еще не хватало, чтобы все! Я не возражаю - большинство на целине наша
здоровая молодежь. Без них мы бы с тобой целину не подняли. Я даже так
скажу - и многие придурки вроде бы ничего, хорошие ребята. Они не
притворяются, а на самом деле юродствуют, от природы и домашнего воспитания.
Тычутся туда-сюда, как слепые котята. Вот какая история. Они, видишь ли,
творить желают. А мы, значит, для ихнего творчества должны им доставать
гвозди. А здесь, в степи, иногда, чтобы достать гвоздь, надо затратить
больше творчества, чем сочинить "Егения Онегина". Эх, мне бы так
придурить, - усмехнулся Гулько. - Хоть по воскресеньям... Лежать бы на
диване и вздыхать: ай-ай-ай, нету, мол, у меня шнура на четыре квадрата... А