"Андрей Аникин. Друг, который мог быть (Повесть)" - читать интересную книгу автора

шезлонгах. Это же несправедливо. Это надо было понять мне давно. Но
это задело меня только сейчас. Я это понял, и мое место не в
шезлонге. Но я еще очень молод. Мне надо учиться и приобретать
знания. А войны кончатся. Может быть, и не доживу я до последней
страшной битвы, но, может быть, она уже совсем рядом, и с последней
войной исчезнет несправедливость. Народы всех стран будут строить
коммунизм. Я всегда буду в первых рядах их. Вот я весь. Весь перед
тобой. Может быть, я не совсем так сказал, как хотел, но я сказал
искренне.
P. S. Не показывай это письмо никому. Разве что только папе. Но
никому больше - оно для тебя.

Перечитываю это сумбурное, трогательное, пророческое письмо... "Читаю
с тайною тоскою и начитаться не могу". Наивно? Да, но и прекрасно. Завязь
жизни наивна в своей откровенности. Незрело? Конечно. Но избавь нас бог от
ранней зрелости, если она несет успокоенность, равнодушие, эгоизм. Пусть
живет в мире такая незрелость, это весеннее смятение чувств и мыслей...
Он и не подозревал, как близка была та страшная битва, которую ему не
суждено было пережить.
Экзамены он, несмотря на хандру, сдал успешно. Может быть, к лету и
хандра прошла.
Шли памятные людям нашего поколения последние предвоенные дни.

Рига, 22 июня 1941 года
Дорогая мама! Все благополучно. Твое письмо получил уже давно, а
вчера или позавчера - другое. В плавание мы, наверное, не пойдем
никуда. Главное, что я тебя прошу, - это не волноваться за меня.
Поцелуй от меня горячо любимого папу. Не волнуйтесь и не беспокойтесь
за меня. Здесь пока все спокойно.
P. S. Ты видишь, как я пишу. У меня на работе загрубели руки, и
я совсем разучился писать.

Очень он постскриптумы любил. В иных письмах по два, а то и по три.
Вечные, никчемные, но неизбежные слова; не беспокойся, мама. Мамы
созданы, чтобы беспокоиться за сыновей. Особенно когда сыновья под
бомбами. Рига пала 1 июля.
Февраль 1947 года... Рассказывает Борис, медлительный широколицый
парень, Мишин друг по техникуму. Он недавно вернулся из армии, начал
работать механиком в гараже. Его мать, еще нестарая женщина, тоже
пережившая блокаду в Ленинграде, потерявшая мужа и дочь, сидит рядом за
столом, подперев голову ладонью, и горестно кивает его тяжелому, с паузами
и каким-то мычаньем, рассказу. Кажется, у него контузия.
- По дороге в Ленинград здорово нам досталось. Бомбили фрицы
несколько раз. Не все и добрались... Сначала поездом ехали, а потом встал
поезд: полотно разрушено. Они тогда, где хотели, летали. Пешком пошли.
Друг друга растеряли. Кто на попутных машинах, кто как... Я Мишу где-то
около Пскова потерял. Все-таки добрались, он даже на день раньше меня.
Отощали только...
- Я, как Борьку увидела, так в рев. Реву и остановиться не могу, -
прерывает Бориса мать.