"Артем Захарович Анфиногенов. Мгновение - вечность " - читать интересную книгу автора

самому капитану... Война бросала Жерелина из Прибалтики в Керчь, а оттуда -
под Харьков. Хлебнул с ним горюшка Кулев, пока дошел до Воронежа. "В сапог
загнали!" "Под трибунал!.. Всех под трибунал!.."
"На каждого бывает свой Жерелин", - скорбно думал Кулев.
В школьные годы сколько копий в спорах об авиации было Степаном Кулевым
поломано! В отличие от сверстников авиация в юные годы не кружила Степану
головы. Летчики-герои совершали свои подвиги неведомо где и как, а венчались
такой славой, вызывали такой барабанный бой в прессе, что как-то уже неловко
становилось допытываться, в чем конкретно заслуга героя, какой поступок он
совершил. "Воинский подвиг не может быть анонимным!" - заявлял Кулев,
любитель независимых суждений, "Ты сухой рационалист, Степа, с тобой
противно спорить!" - отвечали ему. "Не признаю героя, которого объявляют
таковым по политическим соображениям!" - Кулев от собственной смелости
бледнел. "А если диктует обстановка?" - "Достойного наградить, всенародно не
объявлять!.."
На финскую он попал из ШМАСа стрелком-радистом.
Щелястая кабина в дюралевом хвосте бомбардировщика, где он горбатился
над турелью или полулежал, промерзала в зимнем небе, как цистерна. Перед
вылетом Степан надевал шерстяные носки, оборачивал их газетой, вправлял ноги
в меховые унтята - не помогло: мороз проникал до мозга костей, дня не
случалось без обморожений... Они отходили от Териок, когда тембр моторного
гудения сбился, машина задрожала, задергалась, связь с летчиком
оборвалась... Что стряслось, Кулев не понимал. Морозы стояли лютые, он
боялся, что околеет, мысленно торопил командира к земле; вдруг потянуло
горелой резиной - опасный запах, признак пожара. Безоглядный в решениях, он
запаниковал, готов был сигануть с парашютом за борт... Тут лыжи коснулись
снежного наста, через весь аэродром к самолету мчала полуторка, механики
стояли в кузове с огнетушителями на изготовку... (Сорок минут тянул летчик
на одном моторе, удерживая вытянутой, задубевшей ногой кратчайшее к дому
направление, борясь за каждый метр высоты... Перед землей подбитый мотор
вспыхнул, командир на пределе возможного сбил пламя, дотянул, сел.) Член
Военного совета, наблюдавший их возвращение, оценил летчиков - в тот же день
отличившийся экипаж был награжден. Пострадавшие от ожогов командир и штурман
получали ордена в госпитале, сержанту Кулеву медаль "За отвагу" вручалась
перед строем полка. Невредимый, ничем командиру не подсобивший, балласт на
аварийном самолете, Кулев со строгим лицом внимал ораторам: "мужество"...
"рискуя жизнью"... "гордимся"... "Начальству виднее, - думал Степан. - Все
зависит от начальства..." Первый из ШМАСа удостоенный медали с выбитой на
лицевой стороне аттестацией "За отвагу", он ради такого отличия готов был
потерпеть. Стоял по стойке "смирно", слушая: "Степан Кулев - отважный
воин..." Со временем сам привык к этому и других приучил, не зная в душе,
отважный он или не отважный воин. Других приучать проще: народ доверчив.
Доверчив, но и чуток, чутье на правду в нем неистребимо. С досадой,
удивленно отмечал Кулев, что особняком ему держаться легче, чем сходиться с
коллективом. Тоска одиночества, более ощутимая, чем страх смерти,
настигающий бойца время от времени, - тоска одиночества поселилась в Кулеве,
всегда была с ним. Горечь бытия смягчилась, сладость службы возросла, когда
Степана - все за тот же вылет - произвели в младшие лейтенанты. О том, что
"анонимный подвиг невозможен", Степан уже не заикался. На курсы штурманов,
куда его послали после финской (в штурманах всегда нехватка, вечный