"Ежи Анджеевский. Врата рая" - читать интересную книгу автора

голоса, он стал неторопливо спускаться по отлогому склону к нам, стоящим
внизу, хорошо помню, что он был бледен как полотно, я знал: что-то
произойдет, но не представлял, что может произойти, мы забыли, что пора
сгонять с луга коров, стояли молча, и так продолжалось долго, мы очень долго
его ждали, потому что чем ближе он подходил, тем медленней шел и тем бледней
становился, казалось, вся кровь отхлынула у него от лица, наконец, в
гробовой тишине, он подошел и встал среди нас, мы уже поняли: он хочет
что-то сказать, и обступили его, не помню, чтоб когда-либо раньше мне
доводилось слышать такую же тишину, какая была тогда, и в тишине этой, не
глядя на нас, он заговорил, ты уже, наверно, знаешь, отец, что он тогда
сказал, его слова до сих пор живут в нас и рядом с нами, мы знаем их
наизусть, могли
бы их повторить, разбуди любого из нас посреди глубочайшего сна, но,
хотя мы знаем эти слова наизусть, не уверен, что понимаем их, они выше
нашего понимания, эти слова, тогда же, когда он произносил их среди нас и
для нас, четырнадцати пастухов и пастушек из Клуа, мы понимали еще меньше,
чем понимаем сейчас, когда они превратились в простирающийся перед нами путь
и в далекую цель, которая недоступна была воображению, но все же стала для
нас целью и представляется нашим взорам воротами и стенами чужого города
где-то под чужим небом в чужом краю, тогда, бледный, не глядя на нас,
обступивших его, он говорил о бездушной слепоте рыцарей, герцогов и королей
и призывал нас, поскольку никто, кроме нас, не слышал его, не оставить своим
милосердием пребывающий в руках нечестивых турок город Иерусалим, да еще
сказал, что Господь всемогущий нас избрал, ибо скорее, нежели любая мощь на
суше и на море, чистая вера и невинность детей величайшие могут сотворить
деянья, и, сказав все это, непонятное и непостижимое, умолк, а потом очень
тихо, голосом, в котором была уже только усталость и мольба, проговорил:
сжальтесь над Святой Землей и одиноким Гробом Господним, когда же все это
было сказано и снова настала тишина, сродни той, какая была, когда он
подошел и встал среди нас, я подумал, отец, и готов поклясться, что о том же
подумали остальные, я подумал: бедный, несчастный Жак, он помешался в своем
затворничестве, его убила гордыня, будь моя власть, я дал бы отсечь себе
руку, лишь бы не допустить того, что произошло, я понимал, что второй раз
Жак свой призыв не повторит, ибо подвигнуться на такое можно только однажды
и либо победу одержать, либо потерпеть непоправимое пораженье, я понимал,
что Жак потерпел поражение, и через минуту мы молча начнем расходиться,
оставив его в плену безумья и одиночества, я уже хотел было подойти к нему и
сказать: я провожу тебя до шалаша, ты болен, тебе надо лечь, как вдруг
почувствовал прикосновение легкой руки к своему плечу, это была Мод, которая
все время стояла у меня за спиной, теперь движеньем руки она заставила меня
обернуться к ней, но сама, не глядя в мою сторону, будто вовсе не замечая,
прошла мимо, подошла к Жаку, остановилась и замерла молча, я хотел крикнуть:
не делай этого, Мод, но не успел открыть рта, как она повернулась к нам,
взяла руку Жака в свою и, с таким же бледным, как у него, но более
прекрасным, чем когда-либо прежде, лицом, которое в ту минуту было подобно
лику святой, с глазами, наполненными светом, яркость и глубина которого
казались воистину неземными, заговорила, я не помню ни единого слова из
того, что она сказала, думаю, и она сама, и Жак, и все остальные тоже этих
слов не помнят, никто никогда их не повторял, однако же именно они, забытые
всеми и даже ею самой, привели нас на эту дорогу, они, эти забытые ныне