"Ежи Анджеевский. Врата рая" - читать интересную книгу автора

допусти этого, великий всемогущий Боже, то было лицо Жака из Клуа, а сейчас
близился к концу третий день всеобщей исповеди, последними исповедовались
дети из Клуа, которые шли во главе похода, среди них был Жак, был Алексей
Мелиссен, единственный не из Клуа родом, была Бланш - дочь колесника, был
Робер - сын мельника, была Мод - дочка кузнеца, Жак думал: слыша каждое
слово, которое он произносил, лежа возле меня в темноте, я впервые увидел
громадные стены и ворота Иерусалима, позолоченные светом, который исходил не
знаю откуда, то ли от самих стен, ворот и башен, то ли от золотого сияния,
разливавшегося в воздухе и в небе над ними, идущий рядом с Жаком Алексей
Мелиссен думал: я люблю тебя, хотя не знаю, рождена ли моя любовь только
мной и тобой или ее пробудил из небытия тот, кого уже больше нет, узы ли,
связующие нас с тобой, эта любовь или отблеск иной любви, той, что первое
свое слово успела вымолвить только раз, а затем канула в холод и шум
смертоносных вод, чтоб уже никогда не претвориться в тело и слово, не знаю,
откуда взялась моя к тебе любовь, но где б ни почерпнула она свое начало,
откуда бы ни пришло наваждение, я никогда не перестану тебя любить, ибо,
если я существую, то лишь затем, чтобы, нелюбимый сам, всей душою и плотью
своей утверждать потребность в любви, Бланш думала: скорей бы уж наступила
ночь, ночью он подойдет ко мне, когда всех вокруг сморит тяжелый сон, скажет
негромко: пойдем, и я встану и пойду за ним, мы будем идти крадучись, чтоб
никого ненароком не разбудить, пока наконец не окажемся в таком месте, где
вокруг будет пусто и мы будем совсем одни, мы разденемся молча, так как ни
мне, ни ему не нужны слова, я знаю, о чем он думает, и он знает, о чем думаю
я, он войдет в меня стремительно и грубо, наслаждение соединит наши тела, мы
ж, наслаждаясь, будем думать в телесном слиянии: я, что не он дарит мне
блаженство, он, что не мне его предназначает, Робер думал: скоро стемнеет,
ночь будет холодной, и на землю ляжет роса, если до наступления темноты мы
не дойдем до какой-нибудь деревни, придется ночевать под открытым небом, в
лесу, ночь будет холодной и Мод продрогнет, если б она любила меня, я бы
теплом своего тела ее согревал, она могла бы спать безмятежно в моих
объятьях, любовью заглушить можно даже голод, Мод думала: добрый милосердный
Боже, Господи Иисусе, к чьему далекому гробу я иду, прости мне, добрый
милосердный Боже, что к твоему гробу я иду не затем, чтобы вызволить его из
рук нечестивых турок, не любовь к тебе заставила меня бросить мать и отца,
не любовь к тебе повелевает идти к твоему далекому гробу, нет, иная любовь
живет во мне, любовь, которой полны все мои мысли и каждая частица моего
тела, а чуть позже, шагая рядом со старым исповедником, Мод говорила:
вечером, перед сном, я всегда читала "Отче наш", господню молитву, которой
меня научила мать, но сейчас, с той поры, как я покинула Клуа и иду вместе
со всеми остальными детьми из Клуа и с другими детьми из разных других
селений и городков, сейчас каждый день, перед тем, как заснуть, кроме "Отче
наш", молитвы, которой меня научила мать, я читаю еще одну, и это уже только
моя молитва, это, отец, молитва тяжкого моего греха, других, равно тяжких
грехов я не помню и потому могу говорить об одном, наитягчайшем моем грехе,
молитвой этой, повторяемой вслед за обычной, ежевечерней, я не стремлюсь
умалить свой грех, так как не в силах от него отказаться, и о милосердии не
прошу, так как могла бы просить о милосердии, лишь если бы знала, что найду
силы отказаться от своего греха, от своей слабости, от своих греховных
желаний, и все же ежевечерне перед тем, как заснуть, я повторяю эту молитву,
молитву моего греха, и, лежа в темноте, говорю, но не вслух, а в мыслях: