"Леонид Андреев. Жертва" - читать интересную книгу автора

которая до глупости боится железнодорожных катастроф и оттого страхуется.
Созданный такими трудами образ вылепился так отчетливо и властно, что и
играть не понадобилось: какой она себя задумала, такой сразу и стала, будто
все существо ее подверглось перемене, будто ее заново перекрасили, как
старое платье в химической прачечной. И улыбка счастья запорхала в ее устах,
и добродушием непроходимым стали дышать два ее вельможных подбородка, и со
страхом самым искренним расспрашивала она знакомых дам о том, какие бывают
катастрофы на железной дороге.
Первою заметила эту перемену Таисия и была возмущена: спрашивает про
тридцать серебреников, а та улыбается, как дура! Грубо и коротко Таисия
спросила:
- Ты одурела?
Слегка испугавшись - но только слегка! - мать покорно и глупо ответила:
- Одурела, Таичка, не сердись.
- Это и видно. Вы дуреете, а мне доктор сказал, что у меня придыхание в
левом легком: скоро умру.
- Это ничего, Таичка, не волнуйся!
Таисия подняла густые брови:
- Да вы... Да ты и вправду с ума сошла? Что ты говоришь? Тебя в
богадельню надо, вот что. Слышишь?
Елена Дмитриевна промолчала, а когда Таисия вышла - гордо улыбнулась,
снисходительно вздохнула и с важным видом оправила прошивную покрышку на
постельке Таисии, маленькой девочки, которая любит кружева и прошивки. В это
время Елена Дмитриевна, пустив в обращение тридцать серебреников, весьма
пригодившихся, имела уже и подновленное шелковое платье для катастрофы, и
страховой полис на восемь тысяч - на десять не хватило серебреников. Как она
очаровала страховую барышню в киоске! - и все это только одним видом глупой
испуганной барыни да французским обращением: мой ангел! моя милая!
Был очарован и вернувшийся Михаил Михайлович! Провинция глубоко
возмутила его своей грубостью и отсутствием приличных людей, и он с
неописуемым наслаждением вел под руку, высоко подняв локоть, царственную
Елену Дмитриевну, любовался морскими видами и восклицал:
- Шарман! Шарман!
После же прогулки, совсем разнеженный, пригласил в садик несчастную
Таисию, обнял ее тонкую талию, не замечая ни костей, ни худобы этой талии, и
долго, с необыкновенной прочувствованностью, говорил о выдающихся
достоинствах Елены Дмитриевны, маман. И заключил так:
- Вы знаете, Таисия, что я верю в наследственность - и мне очень, очень
приятно, что у вас такая маман. Сейчас вы еще очень молоды, вы еще не
сложились ни физически, ни морально, но в будущем вы, несомненно, станете
похожи... Что это? Но, Таисия, о чем вы плачете?
- Так себе. Ничего. У меня в правом легком придыхание.
- Что вы говорите, Таисия? Но как же это! Какое придыхание - это
опасно?
И кончился их вечер тем, что оба они плакали: Михаил Михайлович
действительно был очень добрым человеком и любил Таисию, и очень
перепугался, его огромные щеки побледнели. Совершенно забыв французскую
речь, он вытирал слезы своим платком то у Таисии, то у себя и растерянно
говорил:
- Да, да, надо поскорее венчаться, но как же это сделать? Господи, как