"Леонид Андреев. У окна" - читать интересную книгу автора

- Сколько лет, сколько зим! - проговорил Андрей Николаевич, бегая
глазами по комнате и совершенно размякнув, точно из него вынули все мускулы
и кости. Как поживаете?
Наташа молчала и смотрела на него.
- Я ничего, слава богу.
Наташа молчала. Андрей Николаевич хотел передать поклон супругу, к чему
его обязывало чувство вежливости, но сейчас это было неудобно. Наташа,
очевидно, нуждалась в утешении, и потому он сказал:
- Какой у вас хорошенький мальчик. Ваня, кажется? Иван Иванович,
значит. У нас тоже есть чиновник, которого зовут Иван Иванович. И вообще,
знаете ли, милые ссорятся, только тешатся, а перемелется, все мука будет.
Наташа молчала, а мальчик, смотря с недоверием на неловкую фигуру
чиновника, затянул ноющим голосом:
- Мамка-а, боюсь.
- Убирайтесь вон! - сказала Андрею Николаевичу Наташа и, когда он
быстро прошмыгнул, подбирая полы халата, добавила вслед: - Тоже лезет,
кикимора!
"Почему именно кикимора? - размышлял Андрей Николаевич, располагаясь
спать и опуская огонь в лампе. - Этакое глупое слово, - ничего не
обозначает. И как непостоянны женщины: то милый, неоцененный, а то -
кикимора! Да, с норовом баба, недаром учит ее Гусаренок. Спокойной ночи,
маркиза Прю-Фрю".
Так развеселял он себя и иронически кривил бескровные губы. Но, лишь
только мигнула в последний раз лампа и комната окунулась в густой мрак,
невидимой силой раздвинуло стены, сорвало потолок и бросило Андрея
Николаевича в чистое поле. Огненные, искрящиеся круги прорезывали темноту;
светлые, веселые огоньки вспыхивали и плясали, и всюду, то далеко, то совсем
надвигаясь на него, показывались и бледное лицо Гусаренка с красной полоской
крови, и страшный диск месяца, и лицо Наташи, прежнее милое лицо. Жалость к
себе и обида охватили Андрея Николаевича.
"Как нехорошо все это устроено, - стонал он. - Не нужно мне Наташи, ну
ее к черту, эту Наташу! Так и знайте - к черту!"
Энергичным жестом Андрей Николаевич надвинул на голову толстую подушку
и почти сразу успокоился. И образы и звуки исчезли, и стало тихо, как в
могиле.
С улицы проникал слабый свет фонаря. Экипажи еще стояли, и сонные
кучера с презрением смотрели с высоты своих козел на низкие покосившиеся
домишки и лениво зевали, двигая бородами. Непривязанная ставня продолжала
хлопать, и в минуту, когда переставало скрипеть дерево, неслись жалобные
звуки и роптали, и плакали и молили о жизни.
8 июня 1899 г.