"Леонид Андреев. Татьянин день" - читать интересную книгу автора

дирижировать оркестром, забираться во всей амуниции в бассейн и плавать там
в виде диковинной лягушки, скандалить на улице и попадать в участок, - но
существует в году один день, в который воздержание от спиртных напитков
является желательным не только с точки зрения аскета. Это - Татьянин день,
справедливо именуемый праздником просвещения. Как нельзя память Гоголя
праздновать петушиным криком, так плавание в бассейне и другие оригинальные
проявления широкого русского духа не могут служить выразителями подъема
настроения и не соответствуют понятию праздника просвещения.
Но как же можно праздновать Татьяну без речей, без тостов, без вина,
искренно недоумевают многие, наивно, чисто по-русски сочетая в одно
неразрывное целое речи и вино? Но что они не составляют одного целого и что
можно сохранить речи, изгнавши вино, - я постараюсь показать не в одних
теоретических построениях, а в некотором эпизоде, относящемся к тому
недалекому прошлому, когда я был студентом петербургского университета. То,
что будет в этом воспоминании личного, имеет, мне думается, настолько общее
значение, что читатель едва ли посетует на меня.
Был я в ту пору изрядным пессимистом и, несмотря на крайнюю молодость,
судил о вещах с стариковской основательностью. Молодость перла из меня во
все стороны, но я тщательно обрезал ее ростки, залепляя раны пластырем
зеленого скептицизма. Получалось черт знает что, - а в общем, доподлинный
юноша, с богатыми залежами доброго и злого, искреннего и напускного. К числу
вещей, безусловно мной отвергаемых, принадлежала трезвость. Запас
наблюдений, уже тогда сделанных мной над обывателем, убеждал меня, что в
трезвом состоянии обывательская душа - могила, и когда мне предложили 8
февраля (университетский праздник) праздновать без спиртных напитков, я
отнесся к предложению с недоверием и даже с некоторой насмешкой.
- Что же это будет? - спрашивал я.
- Речи будут.
- Да как же я, трезвый, эти речи слушать буду?
- А вот послушаешь.
И послушал. Такого сильного, радостного и бодрого настроения я никогда
ни прежде, ни после не испытывал. И тут впервые я понял ложъ пьянства,
понял, что есть нечто неизмеримо сильнейшее вина, этого жалкого суррогата
жизни.
Собралось всего человек триста студентов, профессоров и литераторов.
Были Глеб Успенский, Н. К. Михайловский; были профессора Лесгафт, Кареев,
Бекетов. Желудочная часть вечеринки, ныне в подобных случаях
"превалирующая", у нас была обставлена с великой пышностью, и все страны
прислали свои дары: Китай прислал чаю, остальные страны - бутербродов с
ветчиной. Подписная цена была целковый.
Как это началось - я не знаю. Точнее, это никак не начиналось, а встал
какой-то студент и заговорил, - и эта первая, простая и искренняя речь
зажгла всю аудиторию. Именно зажгла - другого выражения не подыщешь, чтобы
охарактеризовать все эти возбужденные молодые лица, горящие глаза и то
пламенное и страстное чувство, от которого так бесконечно расширилось
сердце, немые заговорили, робкие стали смелыми и нерешительные - твердыми.
Говорили все, и каждая речь была как колокол, ибо диктовало ее сердце, то
молодое и крепкое, дающее чистый и цельный звук, то старое, но еще более
властное и могучее. Давно уже со столов сняли стаканы и на месте их
очутились ораторы, всякий, кому хотелось говорить, влезал на стул или стол