"Леонид Андреев. Полет" - читать интересную книгу автора

необыкновенного, острого, почти мучительного счастья. Покраснев до самых
плеч, белевших в вырезе платья, она закрыла лицо руками и склонилась к
столу - ни взглянуть, ни слова промолвить она не могла бы теперь ни за что в
мире. А сердце билось все сильнее и томительнее в ожидании первого слова,
которое произнесет он, и это будет невыносимо: первое слово! Но он,
необыкновенный, как ее счастье, не сказал ничего и только осторожным и тихим
поцелуем прикоснулся к ее снова побелевшей шее.
Потом время побежало быстро. Пошли сборы, одевание; Юрий Михайлович
сам, как всегда, своими твердыми смуглыми пальцами застегнул ей блузочку на
спине, он же ее и расстегнет, когда вернутся. Но что бы ни делалось вокруг,
чувство необыкновенного счастья не оставляло Татьяну Алексеевну, укрепилось
твердо, стало чувством самой жизни; и что бы ни случилось теперь, упади Юрий
Михайлович на самых ее глазах, увидь она его труп, - и тут бы она не
поверила ни в смерть, ни в печаль, ни в роковое одиночество свое.
Утверждением вечной жизни и отрицанием смерти было счастье, и не бывает
счастье другим.
И, как всегда, уходя из дому, Юрий Михайлович забыл зайти проститься с
ребенком, и, как всегда, жена напомнила с упреком и повела в детскую. Каждая
дружная молодая семья создает свой домашний язык; и на их языке мальчик
Миша, имевший от роду год и два месяца, назывался Тон-Тоном и
пренебрежительно: Тончиком. Никаким отцом Юрий Михайлович себя не
чувствовал, и ребенок с своими короткими ножками, беспричинным восторгом и
гениальностью вызывал в нем только снисходительное удивление. И вес его был
ничтожный, также удивительный. Теперь Тон-Тон был заправлен в конусообразное
креслице на колесах, с круглым отверстием посередине, куда его вставляли;
когда Тон-Тон падал в какую-нибудь сторону, кресло катилось и не давало ему
упасть - и это называлось: он ходит. Носило его по всей комнате, но иногда
ему удавалось наметить свою цель и даже достигнуть ее.
Юрий Михайлович засмеялся; засмеялась и жена, но сейчас же обиженно
сказала:
- Тебе смешно, а ему это нисколько не легче, чем твоя авиация. И ты
летишь только потому, что все время падаешь, чем же он хуже?
- Правда, - согласился Юрий Михайлович. - Нисколько не хуже.
Но нельзя было не смеяться, глядя на Тон-Тона, и Юрий Михайлович
сказал:
- А что, Таня, если бы нашим пьяным по выходе из Собрания давать такое
же кресло; понимаешь, нельзя ни упасть, ни заснуть - ужасное положение!
Но Татьяна Алексеевна не нашла ничего смешного в этой мысли и коротко
ответила:
- Не люблю пьяных. Возьми же его на руки и поцелуй. И ты напрасно
презираешь его и думаешь, что он ничтожество, любит только твои пуговицы: он
все понимает.

III

Когда Юрий Михайлович с женой подъезжали на извозчике к аэродрому,
голубая пустыня неба ожила своею жизнью: от горизонта поднимались и,
развертываясь, точно ставя все новые паруса, медленно проплывали в зените
округлые, сверкающие белизной, торжественные облака. Будто ярче засверкало
солнце, углубилась синева, и очарованием недосягаемости манили ее пролеты,