"Леонид Андреев. Первый гонорар" - читать интересную книгу авторагенеральше. Она потрясена, молодой человек. По-тря-се-на. Вы понимаете....
Фон-Брезе отвел Толпенникова немного в сторону, хотя в этом не виделось надобности, наклонился к самому его лицу и поднял палец. - Вы понимаете? Полиция... - утвердительно кивал он головой, поднимая кверху брови и губы, так что последние почти коснулись красноватого носа. - Насчет.... понимаете? - Он отвел назад руку с растопыренными пальцами и открытой ладонью, показывая, как берутся взятки. Затем откачнулся назад и еще раз кивнул головой. - Да-да. Представьте. Толпенников сочувственно покачал головой, думая: "Экая цаца!" Генерал пристально и задумчиво посмотрел на нос Толпенникова и с внезапным приливом дружеской приязни взял его под руку и еще на два шага отвел в сторону. - Я уже не раз представлял ей: зачем нам магазин? Какая-то та-бач-ная торговля? А? - спрашивал генерал, отводя рукой в сторону воображаемую торговлю. - Но она: хочу. А? - Да, уж это... - неопределенно сочувствовал Толпенников. - Да? - откачнулся назад фон-Брезе. - Но не угодно ли? К Толпенникову протянулась рука с раскрытым серебряным портсигаром. - Спасибо, я не курю. - Да? Но я закурю, если позволите. Двумя пальцами, большим и указательным, генерал достал папиросу, постучал ею о крышку портсигара и закурил. Голубоватый дым тонкой струйкой поднимался вверх. Фон-Брезе плавным движением руки направляет дым к себе и, щурясь, нюхает его. - Мои папиросы, - говорит он удовлетворенно. - Других не выношу. А он - Четыре тысячи, однако, - вставляет Толпенников. - Да? Я люблю запас. И говорит: без-бан-де-рольные. Смешно! Толпенникову неприятен генерал и немного жаль, что приходится выступать по такому сухому делу о нарушении акцизного устава. Но несправедливость - всегда несправедливость, думает он, и горячо берется за допрос свидетелей. Он не замечает, что многие из публики улыбаются его фраку, фалды которого спускаются ниже подколенного сгиба; по привычке поддергивает сползающие брюки, не думая о неприличии этого жеста, и смотрит прямо в рот говорящему свидетелю. Как маленькая злая ищейка, он тормошит толстого околоточного надзирателя. Тот, не отрываясь, глядит на судей, бросая в сторону адвоката отрывистые и гулкие слова. Он весь полон скрытого негодования; шея его, сдавленная твердым воротником, краснеет и багровой полосой ложится на узкий серебряный галун, голова его неподвижно обращена к судьям, но коротенький круглый нос его, оттопыренные губы, усы, все это сдвигается в сторону ненавистного молокососа. Толпенников следит за глухой борьбой толстяка с гневом и дисциплиной и наслаждается; чисто по-студенчески он ненавидит полицию и не допускает мысли о человечности полицейских. Толстые, тонкие - они равны в его глазах. За свидетелями обвинения идет черед свидетелей защиты, и невинность г-жи фон-Брезе устанавливается с очевидностью. Слово предоставлено защитнику, Толпенников подробно и дельно анализирует свидетельские показания и очень много и горячо говорит о муках этой женщины, над седой головой которой нависло такое позорное обвинение. Искренность молодого защитника заражает судей, они благосклонно смотрят на него, и один, справа, даже кивает в такт речи головой. |
|
|