"Леонид Андреев. Если жизнь не удастся тебе, то удастся смерть" - читать интересную книгу автора

мелкого, преходящего, родящегося утром, чтобы к вечеру умереть, она подняла
зрителя на те страшные высоты, где под таинственным небом в вечном молчании
завязываются и разрешаются узлы человеческой жизни. Не Михаил Крамер и не
сын его Арнольд были героями этой трагедии, - незримым героем ее было то,
что нависало над ними обоими и с зловещею причудливостью рока стремления
дало одному, а силу и гений другому, и, разделенные пропастью, бесплодными
оказались оба. К самым тайникам жизни подвел Гауптман зрителя, и трагическим
мраком повеяло оттуда, и холодом дохнула смерть, и в мучительную загадку
вырос человек - этот милый, скромный, столь обыкновенный и столь
непостижимый в своей необыкновенности обыватель.
Кто из них главный: Михаил или Арнольд? И если Арнольд главный, то
почему драма называется "Михаил Крамер", - вот вопросы, которыми задавались
критики и которые я обойду почтительным молчанием профана. Мне совершенно
безразлично, кто был главным и кто нет, и мне кажется, что Гауптман
нисколько не погрешил бы против своей драмы, назвав ее "Лиза Бенш". Ибо Лиза
Бенш в системе человеческих отношений есть нечто столь же важное и
серьезное, как и Михаил Крамер со своим несчастным сыном. И даже вопрос, кто
из них важнее: гений и умственная исключительность или счастливая в своей
неуязвимости пошлость?
"Люди всегда добивают того, кто уже ранен природой", и в этом отношении
они бывают иногда очень похожи на волков, которые растерзывают раненого
товарища. Пока он здоров и зубы его крепки, его охотно принимают в компанию
и рука об руку борются с общим врагом, но стоит ему упасть, чтобы самому
превратиться в добычу или врага. И люди и волки поступают бессознательно, и
у волков это выходит очень просто и наивно, а у людей замаскировывается
словами и бесплодными чувствами сожаления и сострадания. Негодный к борьбе
становится негодным и к жизни, ее синониму, и сколько бы сострадающих рук ни
протягивалось к падающему, чтобы поддержать, они фатальным образом окажутся
бессильны. И даже хуже: в намерении поддержать они, именно эти сострадающие
руки, сильнее всех толкнут его в приуготованную яму.
Арнольд Крамер положительно не годился для жизни. Это - великан на
глиняных ногах, и нужен был только ничтожный толчок со стороны, чтобы
повалить его. Не будь, наконец, толчка, он сам, своею тяжестью, разрушил бы
ничтожную опору и упал. Арнольд Крамер был негоден для самого себя и для
людей, и совокупными усилиями любящих и ненавидящих он был своевременно
уложен в гроб.
В душу горбатенького уродца, неумного и обыкновенного, запала искра
гениальности и сожгла эту душу. И уродцы, и злые, и обыкновенные люди
преспокойно живут на свете и имеют любящих жен и бывают счастливы, - таким
же мог бы быть и Арнольд. Но он ощущал в себе гений; ибо гения нельзя не
чувствовать, чуть ли не осязать, и, как засунутый в его душу фонарь, гений
освещал все ее трещины, провалы и бездны. Быть счастливым, удовлетворенным
Арнольд не мог. Непримиримой борьбой божеского и человеческого должен был
терзаться его дух, пока не погибнет. Ужасающее одиночество и гибель - вот
что было "написано на роду" Арнольду Крамеру. Пошляков, уродцев, тупиц он
отталкивал от себя своею гениальностью, которую они чувствовали инстинктивно
и ненавидели; людей буржуазно-нравственной складки, как его сестра, людей
возвышенной мысли и морали, как его отец, он должен был отталкивать своею
пошлостью и нравственным уродством. Только тот приобретает истинных друзей,
кто является другом самому себе.