"Леонид Андреев. Если жизнь не удастся тебе, то удастся смерть" - читать интересную книгу автора

Когда Михаил Крамер уговаривает сына открыть свою душу, он стреляет на
воздух. Пусть эти уговоры - не только формально выполненный долг отца по
отношению к сыну, пусть они проникнуты настоящей горячей любовью, - они не
могут дойти до ума и сердца Арнольда. Отец не понимает прелестей красного
галстука, отец не понимает любви к такой пошлой особе, как Лиза Бенш, отец
не понимает удовольствий кабачка, - как может понять Арнольд его? Любовь
бесплодна между высоким и низким, весь жар земли не в состоянии сблизить
полюсов, пропасть непереходима между Арнольдом и его отцом. И то, что
Михаилом Крамером ощущается как любовь к сыну, как страстная жажда помочь
ему, - Арнольдом фатально чувствуется как невыносимая назойливость, как
травля. Любовь без понимания - дьявольски жестокая вещь, нечто вроде
железных сапог испанской инквизиции.
Еще горячее любит Арнольда мать, и если отца Арнольд боится всем
страхом травимого добродетелью пошляка, то мать он презирает как
неосуществившийся гений. С тем же чувством злобы и презрения относится он и
к сестре и к Лахману, этим неважным образцам из довольно плохонькой прописи.
А они его любят - тоже любят... со всеми аксессуарами инквизиционной любви.
И разве он не чувствует того снисходительного пренебрежения, составляющего
исподнее платье филистерской любви, с которым они, добродетельные и
бесталанные, относятся к нему, неосуществившемуся гению.
А в кабачке, составляющем вторую половину жизни и души Арнольда, его не
любят и травят попросту, без альтруистических затей. Он не умеет пить для
веселья, как вся эта прелестная компания, он не умеет любить так, как
принято любить в кабачке и на девяти десятых земной территории. Пройдись он
с веселой песенкой по комнате, устрой небольшой скандальчик и скажи Лизе
две-три пошлости, настоящих, хороших пошлости, - и он стал бы желательным и
дорогим гостем, и Лиза наградила бы его в достаточном количестве знаками
своего расположения. А он рад бы сделать все, да не умеет. Ему мешает
проклятый гений, эта самая искра, которой не хватает его отцу.
И весь мир кажется сплошной карикатурой этому гениальному уродцу. В
карикатуре изображает он самого себя, в карикатуре ему представляются
посетители ресторанчика, и я не уверен, что его почтенный отец и остальные
почтенные люди не нашли и для себя соответствующего изображения. И эти
карикатуры, набрасываемые на ресторанном столике, под крики: "Фриц, еще
пива", должны быть чем-то чудовищным и жалким, смешным до слез, до отчаяния.
Нелепые, уродливые, страшные тем намеком на правду, который в них
существует.
Заключительная сцена в ресторане, когда за гениальным несчастливцем,
растерзанным, потерявшимся от страха, гонятся с тростями и палками
рассвирепевшие здоровеннейшие пошляки, - ужасна. Характер случайности
теряется. Это не обыкновенная трактирная драка, это изгнание из жизни того,
кто для жизни не годится, это ужасная и вместе с тем необходимая, неизбежная
победа здоровой пошлости над больным гением. Если бы я был Арнольдом
Крамером и рисовал карикатуры, я дополнил бы сцену преследования бегущими в
хвосте толпы отцом, и сестрой, и матерью с криком: "Остановись, Арнольд, мы
тебя поцелуем". Люди не понимают, что не всегда поцелуй есть поцелуй, а
очень часто суковатая палка, - не понимают и не виноваты в этом.
"Если жизнь не удастся тебе, то удастся смерть", - говорит Ницше, и
смерть удалась Арнольду великолепно. Он умер, и Михаил Крамер хвалит смерть.
Плохи дела жизни, когда приходится хвалить смерть; разве иногда не действуют