"Ираклий Андронников. Избранные произведения в двух томах (том 2)" - читать интересную книгу автора

Жизнь моя заметно переменилась. По утрам я уже не сидел в филармонии и
в консерваторию не ходил. А находился при должности: выписывал гонорарные
ведомости, читал корректуры, беседовал с авторами, которым следовало вернуть
непошедшую рукопись. Но по вечерам был свободен, предоставлен самому себе и
изображал любовь к музыке всеми доступными мне средствами.
А тем временем, совершенно от меня независимо (потому что я к этому не
готовился), так получалось, что, бывая в гостях, я передавал свои
впечатления о людях не только в третьем, но и в первом лице. Уже произносил
от их лица целые монологи. Уже принимал на себя их образы. Подражал их
голосам, жестам, мимике, походке, артикуляции. Уже вкладывал в их уста речи,
каких они никогда, может быть, не произносили, но могли бы произнести. И
стремился к тому, чтобы эти речи передавали их характеры и манеры лучше, чем
те, которые они произносили в действительности. Поэтому, когда заходила речь
обо мне, говорили: "Это тот, который "изображает"..."
И вот однажды, едучи в один музыкальный дом, где должны были на двух
роялях играть какую-то новую симфонию, я повстречался в трамвае с известным
всему Ленинграду Иваном Ивановичем Соллертинским. Это был талантливейший, в
ту пору совсем молодой ученый-музыковед, критик, публицист, выдающийся
филолог, театровед, историк и теоретик балета, блистательный лектор, человек
феноменальный по образованности, по уму, остроумию, острословию, памяти,
профессор консерватории, преподававший, кроме того, и в Театральном
институте, и в Хореографическом училище, и в Институте истории искусств,
где, между прочим, на словесном отделении он читал курсы логики и
психологии, а другое отделение посещал как студент. И, получая положенную
ему преподавательскую зарплату, в финансовой ведомости расписывался иногда
как бы ошибкою по-японски, по-арабски или по-гречески: невинная шутка
человека, знавшего, как говорят, двадцать пять иностранных языков и сто
диалектов!
Память у него была просто непостижимая. Если перед ним открывали книгу,
которой он никогда не читал и даже видеть не мог,- он, мельком взглянув на
страницы, бегло перелистав их, возвращал говоря: "Проверь". И какую бы
страницу ему ни назвали,- произносил наизусть! Ну, если и ошибался порою, то
в мелочах. Не удивительно, что он любил викторины, из которых всегда выходил
победителем.
- Напомни, пожалуйста,- говорил он с быстротой пулемета голосом
несколько хрипловатым и ломким, преувеличенно четко артикулируя,- напомни,
если тебе нетрудно, что напечатано внизу двести двенадцатой страницы второго
тома Собрания сочинений Николая Васильевича Гоголя в последнем издании
ОГИЗа?
- Ты что, смеешься, Иван Иванович? - отвечали ему.- Кто может с тобой
тягаться? Впрочем, сомнительно, чтобы ты сам знал наизусть страницы во всех
томах Гоголя. Двести двенадцатую во втором томе ты, может быть, помнишь. Но
уж в третьем томе тоже двести двенадцатую, наверно, не назовешь!
- Прости меня! - выпаливал Иван Иванович.- Одну минуту... Как раз!...
Да-да!... Вот точный текст: "Хвала вам, художник, виват, Андрей Петрович -
рецензент, как видимо, любил фами..."
- Прости, Иван Иванович. А что такое "фами"?
- "Фами",- отвечал он небрежно, как будто это было в порядке вещей,-
"фами" - это первая половина слова "фамильярность". Только "льярность" идет
уже на двести тринадцатой!