"Олег Андреев. Телевидение" - читать интересную книгу автора

праздникам города, но всегда отчетливо понимал, что занимается не своим
делом. Нет, журналистику он любил, его не устраивало быть в хвосте событий.
Когда он, закончив МГИМО, отправился в Афганистан штабным переводчиком, в
обязанность которого входило также писать еженедельный доклад о состоянии
политических настроений среди офицеров, сержантов и солдат; когда
участвовал в переговорах между советскими военными и командирами афганских
моджахедов; когда составлял речи для своих начальников и даже советовал им,
какие следует предпринять действия военного или гуманитарного характера,
потому что слыл в штабе знатоком восточных традиций, владеющим тайной
загадочной мусульманской души; когда видел потом итоги своих консультаций -
мирные или кровавые, - он понимал, что худо-бедно творит историю. Но война
закончилась, ее все осудили, мараться участием в ней, к тому же в качестве
сотрудника КГБ, было невыгодно, и Крахмальников быстро перекочевал в
журналистику.
И словно сдулся воздушный шарик. Весь опыт военно-партийных интриг,
бдительности и умения читать между строчками, слышать между словами вдруг
оказался ненужным. Крахмальников тогда сильно затосковал. Он сидел ночами
напролет и думал. Жена выходила тихонько на кухню, смотрела на мужа
печальными глазами и говорила:
- Леня, у тебя хороший слог, пиши. Или займись переводами.
Но Крахмальникова эти советы раздражали. Его умная, слишком, пожалуй,
умная жена, по существу, была права, но она не понимала простой вещи:
Крахмальников и сам знал, что надо писать, надо что-то делать, но он не
знал только - для чего. Эти люди, что сейчас валили гнилой колосс партии и
всего государства, не думая об осторожности, перли напролом и не скрывали
своих мыслей. Когда-то Крахмальников посмеивался над романтиками от
политики, которые выходили на площади впятером, расклеивали листовки,
печатали запрещенные книги и журналы, давали интервью западным
корреспондентам и так далее. Он считал, что все это пузыри. История так не
делается, она создается тайно и постепенно. А теперь вдруг увидел, что все
фиги в карманах оказались позорно мелкими, все интриги, имеющие благородную
конечную цель, все равно были просто интрижками, а историю творили именно
эти романтики. Нет, Крахмальников не был циником, ему самому нравились эти
люди, но он должен был себя изломать, вывернуть и расколотить на части,
чтобы собрать совсем другого человека.
И ночами он себя собирал. И собрал либерального демократа. Не сразу,
не мгновенно, но зато крепко и надолго. Собственно, он занимался тем, чем
занималось большинство честных людей. Революция, перестройка, реформы - все
это проходило через их сердца. Были, разумеется, такие, кто лег спать
коммунистом, а наутро встал демократом, быстренько вспомнил, как его учила
креститься бабушка, и принялся горланить с трибун: "Долой привилегии,
частная собственность, свободный рынок", потому что никогда и ни во что не
верил. Крахмальников подозревал, что Гуровин как раз из таких. Сам он был
из тех, кто верит и свою веру так просто не меняет.
Для Крахмальникова его ночные бдения были мукой, но чем дальше, тем
более сладостной мукой. Потому что у него получалось, получалось
выдавливать из себя холуя, раба, интригана, подлизу и лжеца.
После репортерской поденщины вдруг засветила еле заметная перспектива
соорудить собственную передачу. Короткую, всего раз в неделю, но свою. Но
Крахмальников отказался. Он уже был уверен, что настоящая удача придет, а