"Иво Андрич. Рассказ о слоне визиря" - читать интересную книгу автора

доброй и наивной улыбкой. Стражники секунду смотрели на него подозрительно,
а затем старший сказал уже совсем нестрого:
- Ладно, проходи!
Оправившись от испуга, уже пришедший в себя Алё почувствовал огромное
облегчение и даже желание поговорить с этими симпатичными юношами, пошутить
с только что миновавшей опасностью.
- Да, да, родимые, охраняйте, охраняйте хорошенько! И слушайтесь! Дай
бог еще много лет жизни вашему господину.
Солдаты Джелалии, закоренелые, искушенные убийцы, смотрели на него с
тупой улыбкой.
Поднимаясь вверх по обрыву, вдоль которого тянулась наружная стена,
ограждавшая сады визиря, он еще раз обернулся с улыбкой к солдатам, которые
на него уже и не смотрели. В то же время он бросил быстрый взгляд на другой
берег Лашвы, где давно бесследно исчез Тосун-ага, бросивший своего товарища
и нарушивший все клятвы, данные накануне.
Поднявшись довольно высоко по размытой дождями тропинке, проходившей
между огородами, Алё увидел небольшую площадку под высокой, уже обобранной
грушей с засохшими листьями. Здесь он присел, достал табак и закурил.
Под ним далеко внизу был невидимый конак и весь правый берег Лашвы, а
Травник казался кучей черных и серых крыш, над которыми вились синие и
белесые дымки. Они соединялись по нескольку в один, расплывались, таяли и
терялись в небе.
И только здесь, после первых затяжек, когда он уже немного пришел в
себя и успокоился, ему вдруг стало ясно, как отвратительно обманули его
сегодня утром и что с ним сделала чаршия, толкнув к этому страшному месту,
чтобы он в одиночку боролся с тем, что ему в конце концов меньше всего
мешало, чтобы он защищал то, что у них у самих не хватает смелости защищать.
Он разглядывал свой родной город в странной, косой перспективе и видел
его как-то по-новому. Давно уже ему не случалось выходить из своей лавки в
это время дня, а тем более приходить сюда, да еще забираться так высоко.
Местность казалась ему чужой и незнакомой, а в мозгу беспрестанно возникали
новые мысли, настолько необычные и серьезные, что они вытесняли все
остальное, и время летело незаметно и быстро. Так он просидел на обрыве и
обед, и всю вторую половину дня. Кто может сказать, какие мысли роились в
тот нежаркий сентябрьский день в голове этого ремесленника, у которого
озорство и грусть сменялись, как прилив И отлив, бесследно вытесняя друг
друга. Он думал не переставая, думал много, как никогда, обо всем на свете:
о том, что случилось утром, о слоне, о Боснии и об империи, о власти и о
народе, о жизни вообще. Мозг его не привык мыслить логично и
последовательно, но в этот день и в него проник слабый и короткий луч
сознания того, в каком городе, в какой стране и империи живет он, Алё, и
тысячи таких, как он, чуть глупее или чуть умнее, победнее или побогаче;
какой они живут скудной и недостойной человека жизнью, которую до безумия
любят и за которую так дорого платят; а если подумать, так ведь не стоит,
ей-ей, не стоит. И все эти мысли сводились в его сознании к одной: нет у
людей ни отваги, ни сердца.
Труслив, ничтожен человек - приходил Алё все к тому же заключению, -
труслив и поэтому слаб. В чаршии каждый в большей или меньшей степени
труслив, но есть сотни способов, с помощью которых люди скрывают свою
трусость, оправдывают ее перед собой и перед другими. А ведь не таким бы