"Иво Андрич. Чоркан и швабочка" - читать интересную книгу автора

- Подумаешь, начальник! Плевать мне и на него и на тебя. Она будет
танцевать, а вы будете с ним свечи держать. Свечи держать будете!
Все ругают начальника. И злее всех Чоркан. Станое, стоявший ближе всех
к директору, хватает его за полу и, пронизывая ледяными зелеными глазами,
спрашивает трезвым голосом:
- Будет танцевать девушка? Мы заплатим.
Сараевец Димшо берет на себя роль переводчика и говорит, подражая
солдатам, коверкая слова:
- Ваша Холка нам танцует. Извольте, извольте, танцует. Его отталкивают,
машут руками.
- Где она? Давай ее сюда!
- Проволоку, проволоку!
- Натягивай проволоку!
В конце концов сговорились на том, что все войдут в цирк, а директор
разбудит девушку и та оденется.
Спотыкаясь о канаты, доски, валясь на полотняные стены шатра, гуляки с
трудом втиснулись внутрь. Чоркану кое-как удалось зажечь две лампы. Все
жмурились и оглядывали друг друга.
- Садитесь! - закричал Станое.
Уселись кто на скамьи, кто на землю, а кто остался стоять и продолжал
махать руками и петь. Чоркан вел себя как хозяин. Взялся разравнивать
опилки, да ноги не держат и все кружится в глазах. От него падала и смешно
корчилась коротенькая тень. Гуляки, ослепленные светом, пьяно щурились.
Напрасно Сумбо заводил песни - его прерывали, и каждый требовал другую.
Мясник Пашо заснул на скамье - тонкая необстроганная доска прогнулась под
ним. На Станое напала икота. Он опустил голову и, тяжело дыша, сидел смирно,
словно в церкви, время от времени вздрагивая всем телом.
Наступили серые предрассветные сумерки. Люди продрогли, устали, зрение
ослабло, сознание затуманилось, страсти утихли. Из оцепенения их могло
вывести только какое-нибудь необычное зрелище, щекочущее нервы, - полуголая
чужестранка на проволоке или что угодно другое, еще более грубое,
безобразное и постыдное.
Но директор не стал будить танцовщицу - еще раз осмотрев замок на
фургоне, он побежал за жандармами, задыхаясь и сбивая ноги на неровной
брусчатке.
Пьяниц разбирало нетерпение. Жандармы пришли, когда уже светало.

На другой день разразилась гроза. Лавочников вызвали к начальнику. А
потом каждый вернулся в лавку за деньгами. Уплатили огромный штраф.
Комедианты между тем вытаскивали колья, свертывали канаты. Площадь гулко
отзывалась на перестук молотков - забивали ящики. А под вечер посреди
площади лежал шатер, сплющенный, как лопнувший пузырь. Вещи погрузили в
фургон, и на заре циркачи тронулись в путь.
Взяли под арест только Чоркана. Связали по рукам и ногам, и тощий
Ибрагим сек его воловьей жилой, вымоченной в уксусе.
При каждом ударе Чоркан вскидывал голову и, запинаясь, по-цыгански
быстро сыпал словами, плаксиво умоляя не бить его, говорил, что не виноват,
что разве посмел бы он перечить начальнику и какое вообще ему,
босяку-цыгану, дело до швабочки. С каждым ударом он кричал все громче,
отчаянно вращая своим единственным глазом; его по-детски маленькое лицо, со