"Павел Андреев. Рассыпуха" - читать интересную книгу автора

- Так же как ты без пистолета. - Я вижу его глаза и понимаю, что он не
представляет себя на моем месте.
Мучаясь раздумьями и муками совести, я сам много и часто думаю о том,
как я живу.
Я вспоминаю, как лежал весь замотанный в бинты, провонявший гноем из
собственных ран, вздрагивающий предчувствием новой боли от прикосновений,
радуясь каждому новому часу убогой жизни, протекающей от одной перевязки до
другой.
После взрыва я попал в эвакуационный госпиталь Кандагара. Пока меня
довезли, у меня уже вовсю была газовая гангрена, большая кровопотеря,
сложные переломы, множественные осколочные ранения и отрыв левой голени.
Остальное все было на месте, но так перебито осколками, что ноги напоминали
мягкие кровоточащие сардельки. Я до самого конца не терял сознание, и потому
все прекрасно помню - как умер в БТР, как потом ожил, как меня оперировали
под наркозом, а я за всем этим наблюдал из верхнего левого угла
операционной. Помню острое чувство отчаяния от вида только что обрезанных
ног. Помню комбата и его слова: "Запомни, сынок, самый легкий день был
вчера". Потом был Ташкент и кровать в спортзале госпиталя. Потом Ленинград,
куда на третий день ко мне приехали отец с матерью. Для меня это было так
неожиданно, потому что я дословно помню письмо, которое попросил написать из
Кандагарского госпиталя какого-то туркмена, который поил меня чаем в
реанимационной палате. Как сообщить родителям о том, что произошло со мной,
я не знал и спросил совета у замполита. "Матери не пиши, - сказал он, - пиши
отцу, коротко и правду".
"Здравствуй, папа. Извини, что письмо написано не моей рукой - я ожег
руку и не могу сам писать. Руку я ожег, когда взорвался на мине и потерял
обе ноги. Сейчас у меня все нормально. Свой адрес сообщу, когда буду в
госпитале, в Союзе. Береги маму - ей сейчас будет тяжело". Письмо,
адресованное отцу, получила мать, когда отец был в командировке. Я
догадываюсь, что там было, мать - женщина мнительная и склонная к панике.
Отца встречали в аэропорту с врачом. На вопрос коллег: "Как сын служит?",
отец удивленно ответил: "Нормально, пишет, что ест виноград и охраняет
аэродром". Я врал им в своих письмах, а что еще можно было придумать про
Кандагар?
Первой в палату в сопровождении начальника отделения зашла заплаканная
мать, и лишь потом вошел отец. Я не обратил никакого внимания на мать - все
ловил глаза отца, боясь увидеть в них укор. Я всю жизнь очень боялся его
подвести. Очень надеялся, что он увидит, каким стал его сын, когда я приеду
на дембель в наградах, аксельбантах, полосатый и удалой сержант. А тут лежит
какой-то кусок человека с головой, весь в бинтах и гное - какие тут могут
быть рассказы о засадах и проческах? Неудачник.
И я рассказал отцу то, что он хотел и был готов услышать: пошел и
наступил на мину. Все. Ни войны, ни пыли, ни крови, ни парящего говна из
вспоротых животов, ни отрезанных членов, торчащих из ртов убитых и
изувеченных духами парней. Я был огорчен тем, что остался жив и лишь только
ранен, а мои друзья там - песок жуют и кровью харкают. Именно тогда мне отец
сказал: "Я думал, тебе ноги по уши отрезали, а тут еще есть, чем шевелить -
что сопли развесил?". Это была первая фраза, сказанная им мне после двух лет
разлуки. Было много разного после этого. Отец приезжал ко мне в госпиталь,
когда я получил и надел свои первые протезы. Первые шаги я сделал с ним.