"Павел Андреев. Рассыпуха" - читать интересную книгу автора - Так же как ты без пистолета. - Я вижу его глаза и понимаю, что он не
представляет себя на моем месте. Мучаясь раздумьями и муками совести, я сам много и часто думаю о том, как я живу. Я вспоминаю, как лежал весь замотанный в бинты, провонявший гноем из собственных ран, вздрагивающий предчувствием новой боли от прикосновений, радуясь каждому новому часу убогой жизни, протекающей от одной перевязки до другой. После взрыва я попал в эвакуационный госпиталь Кандагара. Пока меня довезли, у меня уже вовсю была газовая гангрена, большая кровопотеря, сложные переломы, множественные осколочные ранения и отрыв левой голени. Остальное все было на месте, но так перебито осколками, что ноги напоминали мягкие кровоточащие сардельки. Я до самого конца не терял сознание, и потому все прекрасно помню - как умер в БТР, как потом ожил, как меня оперировали под наркозом, а я за всем этим наблюдал из верхнего левого угла операционной. Помню острое чувство отчаяния от вида только что обрезанных ног. Помню комбата и его слова: "Запомни, сынок, самый легкий день был вчера". Потом был Ташкент и кровать в спортзале госпиталя. Потом Ленинград, куда на третий день ко мне приехали отец с матерью. Для меня это было так неожиданно, потому что я дословно помню письмо, которое попросил написать из Кандагарского госпиталя какого-то туркмена, который поил меня чаем в реанимационной палате. Как сообщить родителям о том, что произошло со мной, я не знал и спросил совета у замполита. "Матери не пиши, - сказал он, - пиши отцу, коротко и правду". "Здравствуй, папа. Извини, что письмо написано не моей рукой - я ожег обе ноги. Сейчас у меня все нормально. Свой адрес сообщу, когда буду в госпитале, в Союзе. Береги маму - ей сейчас будет тяжело". Письмо, адресованное отцу, получила мать, когда отец был в командировке. Я догадываюсь, что там было, мать - женщина мнительная и склонная к панике. Отца встречали в аэропорту с врачом. На вопрос коллег: "Как сын служит?", отец удивленно ответил: "Нормально, пишет, что ест виноград и охраняет аэродром". Я врал им в своих письмах, а что еще можно было придумать про Кандагар? Первой в палату в сопровождении начальника отделения зашла заплаканная мать, и лишь потом вошел отец. Я не обратил никакого внимания на мать - все ловил глаза отца, боясь увидеть в них укор. Я всю жизнь очень боялся его подвести. Очень надеялся, что он увидит, каким стал его сын, когда я приеду на дембель в наградах, аксельбантах, полосатый и удалой сержант. А тут лежит какой-то кусок человека с головой, весь в бинтах и гное - какие тут могут быть рассказы о засадах и проческах? Неудачник. И я рассказал отцу то, что он хотел и был готов услышать: пошел и наступил на мину. Все. Ни войны, ни пыли, ни крови, ни парящего говна из вспоротых животов, ни отрезанных членов, торчащих из ртов убитых и изувеченных духами парней. Я был огорчен тем, что остался жив и лишь только ранен, а мои друзья там - песок жуют и кровью харкают. Именно тогда мне отец сказал: "Я думал, тебе ноги по уши отрезали, а тут еще есть, чем шевелить - что сопли развесил?". Это была первая фраза, сказанная им мне после двух лет разлуки. Было много разного после этого. Отец приезжал ко мне в госпиталь, когда я получил и надел свои первые протезы. Первые шаги я сделал с ним. |
|
|