"Федерико Андахази. Фламандский секрет" - читать интересную книгу автора

представлял, что Дирк собирается использовать этот случай и воздать
флорентийцу, причем сторицей, за свое последнее поражение - дезертирство
Хуберта ван дер Ханса, ученика, платой которого учителю стало бегство. Это
означало то же самое, что обменять пешку на ферзя.

IV

Однажды вечером спокойствие тихой улицы Слепого Осла было грубо
нарушено: внизу послышалась дробная поступь конских подков и шум колес
кареты, стучавших по разбитой неровной мостовой. Давно уже под старым
мостиком никто не появлялся - разве только забредал случайный прохожий, или
заблудившийся путник, или проходил вечно бормочущий жалкий горбун, Геснут
Безумный. Когда улица наполнилась звуками, Дирк ван Мандер, в тот момент
стоявший с кистями в каждой руке и еще одну державший в зубах, нелепо
подпрыгнул, задел коленом свой рабочий табурет, так что склянки с масляными
красками опрокинулись на пол, туда же попадали шпатели и растушевки.
Последний раз художник слышал конский топот в тот далекий трагический день,
когда войска, посланные императором Фридрихом Третьим, устроили в городе
резню, освобождая из заточения в башне Краненбург сына Фридриха, герцога
Максимилиана.
Словно снаряд, выпущенный из катапульты, шлепая по маслянистому болоту,
которое сам только что сотворил, Дирк рванулся к окну и успел как раз
вовремя, чтобы увидеть, как карета останавливается перед мостиком. Кучер
успокоил лошадей и с обезьяньей ловкостью спустился с козел на подножку. Он
осмотрел мост, над которым нависала мастерская, пытаясь определить, где же
здесь вход. За стеклом мастерской он разглядел лицо Дирка. Кучер все так же
по-обезьяньи замахал руками, подавая какие-то знаки. Художник распахнул одну
из створок окна, в лицо ему ударил порыв ледяного ветра, и тогда человек
внизу четко, с вопросительной интонацией, произнес его имя. Дирку
показалось, что кучер возвещает о прибытии супругов Гимараэш. Когда Грег,
уже начавший приводить в порядок все, что разбросал его брат, услышал об
этом, он, естественно, удивился: в письме было сказано, что португалец
просто пришлет к ним своего человека за ответом. К тому же братья до сих пор
не пришли к единому мнению по этому вопросу. У Грега предложение
судовладельца не вызывало особого энтузиазма. Ему хорошо была известна
торгашеская логика новоиспеченных богачей. На закате своей жизни Грег не
собирался потакать капризам какого-то чудаковатого негоцианта. В его письме,
помимо явно преувеличенных похвал, содержалось нечто вроде исповеди, которая
неопровержимо свидетельствовала о непостоянном характере автора. Старый
художник был слеп, но не глуп; а еще ему вполне хватало здравомыслия, чтобы
понимать, что его флорентийский коллега - один из лучших портретистов во
всей Европе. Обороты речи, с помощью которых Гимараэш сослался в письме на
мастера Монтергу, при этом не называя его по имени, представлялись старому
фламандцу по меньшей мере оскорбительными, а к тому же отмеченными знаком
какой-то темной интриги. Грету ван Мандеру хватило этой информации, чтобы
предположить, что в свое время португалец использовал те же методы при
общении с самим Франческо Монтергой и что, несомненно, ему он расточал такие
же похвалы, которых не пожалел теперь для ван Мандеров. И ничто не мешало
думать, что те же уничижительные выражения, в которых хитрый Жилберто
Гимараэш описывал мастера Монтергу, впоследствии могут очернить и доброе имя