"Михаил Анчаров. Как птица Гаруда" - читать интересную книгу автора

Верующий ли он был тогда или неверующий, Зотов теперь не может
вспомнить. Был и верующий, был и неверующий, - всяко в жизни было. А только
видел он тогда - если есть божье дело, то вот оно, начинается.
А впереди - морячок-парнишечка, клеши рваные, личико нищей оспой
запорошено. У его радости - путь каменист лежит, у его радости - ноги в
крови. Позади Пустырь проклятый, впереди - звезда по курсу. Отплыл раб,
рабочий, магистр могучий в ту землю, где человек оправдан, если мощью
поделиться, огнем своим, сутью своею, свободой своей.
Семнадцатый год, семнадцатый годок... Сколько бы ни рассказывать, не
расскажешь. И руками будут разводить, и на счетах подсчитывать, и зубами
греметь, и со слезами вспоминать, и все равно ни конца ему нет, ни краю,
потому что он был равен Человеку, то есть иначе сказать - Вселенной.
Звезда моя!.. Прости меня за все, прости, если что в жизни моей не
вровень было со светом твоим и обетованием. Но я стремился.


5

"Еще раз в жизни довелось мне встретить господина сыщика и господина
Непрядвина и господина главноуговаривающего Гаврилова в 1919 году, и о том
записываю.
Удивительно это, но место было узкое, как горная тропа, и нашим коням
не разминуться, не разойтись.
Стало быть, я заглянул в замочную скважину и увидел огромную тугую
спину человека, который рылся в моем комоде, и понял, что, похоже, нашей
разведке амба и хана, если я не смекну, как быть.
Оглянулся я на коридорное окно - ночь, собаки лают, выстрел. Задворки
складов, ящики, бочки, бутыли, корзины.
Назад нельзя, там свои уходят проходными дворами, если, конечно,
квартал не оцепили. А если не оцепили, то и шуметь нельзя.
Ну ладно.
Вхожу я в комнату и говорю:
- Здравствуйте, господин сыщик.
Он наставил на меня наган.
- Оружия у меня нет, - сказал я и поднял руки. - Я частное лицо.
- Что-то мне знакомо твое частное лицо... Ба!.. Да это ты... - сказал
он. - Кто бы мог подумать?
- Вас повысили в чине, господин сыщик, - говорю.
- Заслуги, Зотов, заслуги.
- А жалею я только об одном, господин сыщик, - говорю, - я так и не
повидал моря.
- Это мы уладим, - сказал он. - В камере смертников из окна видно
море... Ты удивишься: водяная стена стоит торчком до неба, а вовсе не
простирается вдаль. Она простирается, когда стоишь у воды, а у камеры
смертников высокий горизонт.
Когда уходил я на фронт с Московской дивизией, я думал, что буду
теснить их до моря, и я на него погляжу, а может быть, они уймутся, и я лягу
на берегу, и буду смотреть на волны и на хранилище воды, и стану думать -
вот я видел разруху и голод, и как все это поникшее мы будем поднимать,
чтобы стало как надо, но для всех, а не для кого-нибудь из некоторых. Но