"Михаил Анчаров. Как птица Гаруда" - читать интересную книгу автора

когда вышло иначе и я по приказу оказался в этом городе, догадался я, что за
два последних годочка прежнее ушло все и я уже не хочу, чтобы все ихнее
богатство было для всех.
А я, каюсь, не верил, когда наши агитаторы кричали нам о прибытии и
эксплуатации только. Я думал: как же образованные, которые свободно читают
книги на чужих языках и могут сколько хочешь не ходить на фабрику и поле, не
копошиться в нищете и голоде, а читать слова любых мудрецов и праведников? И
наверно, я думал, главное сражение они ведут за то, чтобы это доставалось
только им. Это, конечно, была их гнусная жадность - чтобы их духовную
сытость мы питали и обеспечивали нашим телесным голодом, и все же я понимал
их. Я хотел достоинства и равенства, и все же я понимал их жадность -
соблазн был слишком велик. Но оказалось, что я как был, так и есть дурак
дураковский, и простуженные агитаторы, которые кричали нам листовки
махорочными голосами, кричали правду, грубую, как коровье копыто.
Нас в камере было двое - я и ученый человек с коротким носом и как бы
вывернутыми ноздрями, и я не мог вспомнить, где я видел его. А за окном была
водяная стена до неба, и ее перечеркивал чугунный католический крест, такой
небольшой, что на нем и распять-то было некого, кроме младенца.
Молодой охранник спросил, лязгая железным глазком:
- Господин Сократ, господин Непрядвин спрашивает, как вы себя ощущаете?
- Пацанчик, - ответил сосед. - Передай господину Непрядвину, что народ
его не хочет, - значит, он проиграл.
- И все?
- Остальное он поймет сам. Когда стало глухо, я спросил соседа:
- Я слыхал, будто Сократ умер давно?
- Как же это может быть? - удивился сосед. - Сократ бессмертен. Умерло
только тело, в котором он временно жил.
- Значит, вы верите в переселение душ, как индийцы? - спросил я. - Или,
может быть, вы верите в тот свет, как все остальные?
- Это не вопрос веры, - ответил он. - Важно, как есть на самом деле.
- А как на самом деле?
- Откуда я знаю? - сказал он. - Что обнаружится, то и будет. Все рано
или поздно объяснится.
- Выходит, душа есть?
- Есть материализм и есть идеализм, слыхал?
- Допустим.
- Чем они различаются?
- Ну?
Расстреливать нас должны были вроде бы 15-го - 17-го, а в тот день было
только девятое. Лучше, чем в высоком разговоре, провести время между
мордобоями было нельзя.
Я было совсем размяк, да сосед меня возвел обратно в люди. Золотой был
разговор.
- Меня всегда, - говорит, - удивляло и изумляло даже, почему человек,
которому хотят отрубить голову, не пытается задушить палача? И только когда
меня первый раз казнили в Жигулях, я понял почему. Человек боится
просчитаться - а вдруг помилуют? Он колеблется до последней секунды и все
быстрей ждет чуда, и у него наступает паралич души. Стоим, как бараны у
хлебного склада, и ждем, когда взвод выстроится и выстрелит в нас. И вдруг
добрый человек говорит: "Помирать надо весело, давай за мной..." - и бежит