"Анар. Шестой этаж пятиэтажного дома" - читать интересную книгу автора

людях: "Как, ты не знаешь его? Да это же лучший дамский парикмахер в Баку!"
И обшиваться она должна была только у лучшего портного в городе, и снимал ее
только фотограф экстра-класса, с дипломами международных конкурсов... Она,
конечно, любила пошиковать, и ее страсть к роскоши - не такая уж выдумка. А
с роскошью были связаны и лица, преимущественно мужского пола, которые ей
эту роскошь обеспечивали, и, надо полагать, небескорыстно.
Второй раз за сутки он слышал о Тахмине такое, и оно отдавалось в нем
непонятной ему самому глухой болью. Ведь и до их близости он слышал о ней
всякие пересуды, и, откровенно говоря, сплетни о ее доступности и были одной
из причин его, Заура, желания с ней сблизиться. Но тогда они никак не
трогали его, а теперь боль не проходила даже от мысли, что между ними,
наверное, все кончено, и как хорошо, что он узнал о ней столько плохого
именно сейчас, когда все уже в прошлом...
Человек за рулем обживает город точно так же, как свой дом, квартиру,
комнату. Человек за рулем живет жизнью городских улиц, как квартиросъемщик
нуждами своего жилья. Здесь вчера перекрыли дорогу; здесь с прошлой недели
объезд; здесь у нового забора появился знак левостороннего движения; здесь
наконец-то поставили светофор; а этот вот люк все еще не закрыт; осторожно,
здесь за поворотом ухабы... Все это такая же реальность существования
автомобилиста, как испорченный кран, отключенный газ, неисправный телефон,
протекающая крыша - для жителя городских домов. И подобно тому как человек,
привыкший к своей комнате, ориентируется в ней впотьмах, знает, где что, так
Заур знал город, вернее, его автомобильное пространство, на ощупь, мог ехать
с закрытыми глазами и попасть куда угодно. Конечно, он ездил не с закрытыми
глазами, а следя за светофорами, движением пешеходов и транспорта, но, зная
город, он мог ехать, думая за рулем о чем угодно, только не о маршруте.
А думать он мог сейчас только о Дадаше, о дневном разговоре с ним. "Ах
ты подонок, стукач поганый! Заведующие базами, цеховики, директора
магазинов", как пульс, билось в его мозгу, и самое скверное, не было никакой
уверенности в том, что Дадаш лжет. Заур уже начал привыкать к тому, что
Тахмина существует как бы в двух реальностях - в знакомой и незнакомой ему,
и какая из этих реальностей более достоверна - более реальна, что ли, - он
не знал. "А может, думал он, - в одной реальности существует подлинная
Тахмина, а в другой - та, которая создана воображением других? И этот
воображаемый облик ее существует только в их словах, сплетениях и пересудах,
к чему она не имеет отношения и за что не несет ответственности, - ну,
разве, может быть, только тем, что некоторыми внешними проявлениями своего
нрава дает повод для создания этого воображаемого другими людьми облика. А
люди эти - влюбленные, обиженные, завистливые, подлые, глупые, какие угодно,
но, в любом случае, небеспристрастные..."
И, думая об этом, Заур с каждым часом, с каждой минутой чувствовал, как
исчезает желание звонить Тахмине и выяснять отношения. Если вчера это еще
имело какой-то смысл, то сегодня, после беседы с Дадашем, все стало
совершенно нелепым. Ну, о ком теперь, после беседы с Дадашем, он, Заур,
будет допытываться правды? О Спартаке? Или о всплывшей сегодня фигуре
режиссера телевидения? А заведующие базами, фарцовщики, цеховики (кстати, и
сам Спартак был цеховиком), директора магазинов? И каким же должен был быть
ее ответ? Признать всех, даже безымянных фарцовщиков и завскладами? Признать
себя в таком случае чуть ли не... Или все отрицать? Или признать не всех, а
некоторых. Спартака, например?