"Анатолий Ананьев. Танки идут ромбом (про войну)" - читать интересную книгу автора

втянуты в предстоящую большую операцию на Средиземном море". Эту
операцию-вторжение в Сицилию, - носившую кодовое название "Эскимос",
Черчилль считал настолько грандиозной, что она будто бы могла привести
или, точнее, уже "привела к отсрочке третьего наступления Гитлера в
России, к которому, казалось, велись большие приготовления шесть недель
тому назад". Черчилль закончил свою телеграмму так: "Может даже оказаться,
что Ваша страна не подвергнется сильному наступлению этим летом". Трудно,
конечно, представить, чтобы английский премьер-министр был плохо
осведомлен о действительном положении дел. Как раз в те дни, когда он
сочинял это послание, в России, на двух фасах Курской дуги, немцы уже
сосредоточили мощные ударные группы: одну - в районе Орла, другую - в
районе Белгорода. Командующие группами фельдмаршал фон Манштейн и
фельдмаршал фон Клюге уже получили последние наставления в ставке Гитлера
и вылетели к своим войскам.
Между тем жизнь на фронтах шла своим чередом. Солдатам, за долгие месяцы
обороны привыкшим к тишине, все же не верилось, не хотелось верить в
скорые бои.
Стрекот кузнечиков, шелест подсыхающей травы, иногда приглушенный, иногда
острый и звонкий - трущиеся листочки пырея как скрещенные клинки, - и небо
над головой, высокое, безоблачное, всегда вызывающее ощущение вечности; и
еще-нестареющая память, уводящая в прошлое, к родным местам, к теплу,
уюту, та самая солдатская память, остужающая в зной, согревающая в стужу,
без которой, как без винтовки, как без шинели, нет бойца; и еще, может
быть, самое главное - ненависть к врагу, лютая жажда мести. Если бы сейчас
спросили Царева, о чем он думал, он не смог бы ответить точно, о чем.
Просто было приятно лежать на спине, подставив солнцу оголенные до колен
белые ноги, прислушиваться к шелесту травы, смотреть на небо и вспоминать;
нечасто солдату, да еще на фронте, выпадают такие минуты.
Подошел Саввушкин, низкий, сухощавый и цепкий, как клещ. Карманы брюк его
были туго набиты семечками. Он молча присел рядом с Царевым.
- Уйди, - попросил Царев.
- Травы жалко?
- Уйди, говорю, слышишь? Не плюйся над ухом.
- Зря прогоняешь. Спросил бы лучше: может, новости у меня какие есть?
- Какие у тебя могут быть новости?
- Есть.
- Ну бреши, - все так же не глядя на Саввушкина, равнодушно согласился
Царев.
- За "языком" пойдем сегодня.
- Кто сказал? - встрепенулся Царев.
- Я говорю, Саввушкин!
- Тьфу! - Царев опять лег на спину. - Уходи, добром прошу, уходи, покуда
не встал...
- Как хочешь.
Царев расправил пилотку и снова прикрыл ею глаза. "Есть же на свете такие
люди, - прислушиваясь к удалявшимся шагам Саввушкина, подумал он. -
Придет, растревожит и пошел себе как ни в чем не бывало". Но на этот раз
Царев ошибся. Вскоре и его и Саввушкина вызвал к себе командир взвода
лейтенант Володин.
Тюменский лесник Царев был широк в плечах, приземист, ходил валко, как