"Александр Амзин. Дерево" - читать интересную книгу автора

вещах предков. Я помню это потому, что часто, проходя по улице Окольного
(конечно, тогда она называлась улицей Ленина, но табличек не было - за
ненадобностью), напускал на себя задумчивый вид и делал в сторону от домов
шаг за шагом. Всё дело в том, что у нас была совершенно замечательная
дорога. Правильно сказать, что она взрослела вместе со мной. Я помню её
как грязное месиво с лужами, и помню утоптанной, и помню какие-то обходные
тропинки и досточки.
Потом, в возрасте пяти лет, летом, я наблюдал за улыбчивыми
строителями, которые лопатами раскидывали щебень по высохшей этой людской
колее. Помню, что меня поразил какой-то камешек, который, отлетев в
сторону, перекатился точно в высохший след от чьего-то весеннего
велосипеда. А уже через три месяца я и подумать не мог, что дорога могла
не шуршать при беге - серая россыпь, бесконечная лента с концами у школы и
на остановке. Так вот, я сделал шаг с этой замечательной дороги, а потом
другой. А потом третий. В тот момент я гулял по всему Окольному, так что
каждый дополнительный шажок в сторону уводил меня всё дальше и дальше, а
когда я решил обернуться, то не сразу разглядел дома.
Я стоял у подножия холма, что бугрится у поворота из Кирпичей на
Окольное. Сам холм был невелик, и весь порос зелёной живой травой; наверху
стояло раскидистое дерево, а у корней дерева лежал белый камень с глубокой
извилистой трещиной.
Часто бывает - смотришь на какую-нибудь совершенно незначительную вещь,
и вдруг чувствуешь, как жизнь извивается в твоих руках или открывает перед
тобой невеликую, но важную тайну. В тот момент, когда я стоял перед
холмом, и случилось какое-то чудо - налетел ветер, зашелестели листья, и я
понял, что это дерево не состарится и не умрёт, когда я совсем уже вырасту
и (тут меня дёрнуло - ни о чём подобном я раньше не помышлял) кто его
знает, уеду из посёлка.
Дерево и камень. Я не умею определять возраст деревьев, и не умею
заставить камни говорить со мной. Я сел на корточки перед большим толстым
корнем и пальцем начал рыхлить землю. Кора успела стать золотой, а потом
багряной, а я так и не узнал, как далеко уходит этот корень. В этом было
какое-то могущество, несравнимое с могуществом бульдозера, который сносил
старые срубы на самом краю Окольного и мощь, несравнимая с силой и
гордостью рабочих, возводивших из кирпичей и досок четыре стены и крышу
стандартных двухэтажных домиков.
Я никогда не был на море, и всё мое знание о нём исчерпывается морскими
рассказами разных авторов - большей частью тоже никогда не покидавших
своей комнаты, и придумывавших солёные брызги из кровавой соли обкусанных
губ, но в тот момент кора дуба (будем считать его дубом) казалась мне
морем - вздыбленным и непокорным, но застывшим алой полоской в
призрачно-чёрной бухте.
Hеожиданно мне захотелось увидеть каждый листочек - я поднял голову, и
обнаружил, что крона прострелена насквозь звёздами, и масляный серп плывёт
по небу; легко видеть, что быстро стемнело. Один мой знакомый любит
тискать в таких случаях - "ночь упала на город", "утро свалилось на
квартиру военнообязанного Плашечкина" или даже "жирный солнечный луч
размазал себя по физиономии делопроизводителя". Бог ему судья, я не люблю
всегда говорить не то, что я думаю. Была почти уже ночь, и, когда я вбежал
домой, то получил хорошую головомойку - оказалось, нигде на дороге меня не