"Александр Амзин. Дерево" - читать интересную книгу автора

видели, а, значит, я пропал из посёлка. Это правда, потому что даже
песочницы наши были прижаты к бокам домов, а спортивный плац у школы
оказался перед самым шумным местом Hикитского - эстрадой и возводимым
Домом Культуры. Когда я рассказывал о таком своим товарищам, мне мало кто
верил. У всех эти плацы и снаряды для занятий были отнесены куда-то в
глушь - у одного к дороге у колхоза, у другого - совсем уж к тропинке в
лесу; что за пышнота!
В ту ночь я спал урывками. Мне снилось, что за эти ничтожные часы
дерево исчезнет, или изменится так, что я совсем не увижу в нём ни своей
будущей жизни, ни моря под лучами солнца; я представлял себе, как выглядит
мокрая кора, и у меня всякий раз получалось море в шторм - слова "море" и
"шторм" я, конечно, даю здесь как условные и неопределённые.
Больше всего я боялся, что не найду дерева. Или что всё, что я видел,
выпадет из моей памяти, не отпечатается до самой последней царапинки и
впадинки - и назавтра убедился, что это не так; всё было на месте - и
дерево, и воспоминания, и ещё какая-то черта, которую я всякий раз,
подходя, не мог перешагнуть, и белый камень, который на самом деле был
серым, но сильно обветрился или выцвел - не знаю, что там бывает и как
происходит с камнями.
Когда в школе нам сказали собирать гербарии, то я, конечно, в свой
положил два листочка с дерева. Что-то связывало меня с ним - Матвеевы,
наши соседи, красили дом, кто-то покупал новую мебель, в обиход входили
словечки, которых раньше никто и не слыхал, а по щебёнке начали ездить
первые автомобили - и через некоторое время уже строители думали над
бетонными плитами и асфальтом; а дерево молчаливо стояло и нисколько не
менялось - почки весной, зелень летом, ржавые листья осенью и голые
могучие ветви зимой. Hе росло и не менялось. Однажды я прогнал от дерева
ватагу мальчишек, которые хотели вырезывать свои инициалы на коре-море.
Другой раз я увидел, как из дерева пытались устроить качели, звездолёт,
бизань-мачту и романтическое убежище - последнее делал уже я сам, к тому
времени мне исполнилось пятнадцать, что есть самый чувствительный возраст,
который перерастают все, но не помнит точно никто. Свои шестнадцать
помнят, тринадцать помнят, а вот человека, который бы точно помнил себя в
пятнадцать лет - я не видел. Hо дерево не было звездолётом, рамой для
качелей, гиперприводом звездолёта и бизань-мачтой. Дерево было просто
деревом. У него - листья, корни, макушка, рябь коры по стволу, трава у
корней, камень - вечный спутник, которого невозможно оттолкнуть, и у
которого есть загадочная отличительная трещина, которая выталкивает его из
всех камней.
Восемнадцать. Двадцать. Двадцать пять лет пройдёт, а дерево будет
стоять. Я твердил это, когда уезжал в институт, когда убегал остаться в
большом городе. И бывали дни, когда я, проснувшись, не вспоминал про то,
что зелёное царство стоит в ста пятидесяти трёх моих мальчишечьих шагах от
внешней стороны дороги (если считать от ближней к дому точки). Совсем не
далеко, говорил я себе. Я отдавал себе отчёт в том, что когда-то зелёная
сила пересилит, и я вернусь. Я обязательно вернусь, чтобы увидеть всё.
Я пропускал все книги, в которых были описаны с точностью до последнего
завитка деревья, потому что боялся отнести своё дерево к какому-нибудь
виду. Красота остаётся красотой, когда ты не препарируешь её по Брему, а
просто сидишь в сени - спиной к стволу, левая рука на белом камне.