"Александр Амзин. В ночи" - читать интересную книгу автора

его пить и закусывать; правда, у меня всё не так, как у людей - я сначала
ем, а потом пью эту гадость. Бочка дёгтя.
- Заткнись. Просто выпей.
- Ты думаешь, что это поможет пережить вечер? Да если бы я не знал
своих приступов, я бы сказал, что у меня лихорадка, потому что по моим
припадкам можно часы сверять. Сегодня в одиннадцать.
А уж буду ли я тупой от этой гадости, или нормальный - совершенно
неважно. Главное - я постоянно спускаюсь в подвал:
Я протянул руку за следующей порцией.
- Ещё вот это.
- Мне не прописывали никакого дерьма в капсулах.
Всё правильно. Ему не прописывали. Он спал, когда я вышел в аптеку и
пошёл к своему знакомому эпилептологу. Он чудной дядька - смотрит на тебя
собачьими глазами и всё время спрашивает, можно ли сидеть за компьютером
больше получаса. Ещё он верит в HЛО. От него ушла жена, и теперь он совсем
один - со своими таблетками, проблемами, взрослой дочкой, брюхатой от
соплякаоднокурсника, диссертацией и сиамским котом по имени Страйк.
Мы прошли на кухню и он, уже словоохотливый, пылко-горячий, бурлящий от
осознания того, что мир ещё требует от него хотя бы чего-то кроме смены
пелёнок бастарду, полез на полки и достал этосуксимидовые зелья.
- Поехали! - сказал он и положил коробку передо мной. Я положил перед
ним четыре сотни. Мы чокнулись.
- Оно не горькое, - сказал я.
- Hе мешай. Я смотрю телевизор. - ответил Герман.
Он сидел и смотрел телевизор, постоянно смотрел телевизор, как только я
прекращал рассказывать ему о жизни за пределами.
Выходить ему было нельзя, он ослаб и постоянно дрожал мелкой дрожью.
- Это здоровая дрожь, - говорил он. - Это перевозбуждённый организм.
Гляди, видишь, палец дёргается? Веки уже давно, а палец у меня недавно.
Хоп! - он накрыл палец ладонью, пытаясь остановить. Отнял руку и через
минуту палец опять начал тихонько вздрагивать.
- Здоровое нервное возбуждение, - сказал он.
Герман знал, что ему нельзя отойти даже за пределы двора, что там -
двора, он панически боялся (страх этот передался ему от его бывшей жены)
тротуаров, бетонных плит и кафельной плитки; содрогался при виде битого
стекла и стыдился осенней грязи.
- Как вижу, - сказал он, - так сразу представляю себя - весь в говнище,
голова запрокинута, а потом ещё до дому кто-то доведёт, если не отметелит
раньше.
Он дотронулся до правого виска.
- Правый сегодня болит, собака, - сказал он.
Память его стала подводить. Он сегодня мне это уже говорил.
Обычно словоохотливый, теперь он иногда скакал от темы к теме, кратко
обрисовывая их и уходя, как только его начальные рассуждения забывались.
- Чайку сваргань, а?
И, пока я ходил к чайнику, напевал козлиным голосом:
- Так-то, друг мой Александр, на часах уже семь тридцать!
И вдруг совершенно серьёзно произнёс:
- Значит, скоро. Три с половиною часа осталось.
Я буркнул: