"Песах Амнуэль. Высшая мера" - читать интересную книгу автора

он хотел поменьше тревожить - например, на групповую совесть конкистадоров
второй половины шестнадцатого века.
Вторым оказался буддийский монах, явившийся в Мир сам, удивительным
образом пройдя интуитивно все стадии познания, которые дались мне лишь с
помощью врожденных способностей и математики. Монах утверждал, что в
"Махабхарате" и "Упанишадах" есть попытки понять суть перехода "в себя",
вся индийская философия к этому шла, не хватило последней малости, которую
он постиг, когда много дней истощал себя в земляном мешке, терзая плоть
гнилой водой и червями. Тело его умерло, а монах вошел в Мир. В одном из
измерений он оказался гиперпространственной струной, протянувшейся через
всю Метагалактику, и это обстоятельство доставляло ему значительно больше
хлопот, чем Аэцию - Пиренейский хребет. Ощущение, по его словам, было
таким, будто в колено всадили иглу, мешающую двигаться.
Третьей была женщина. Она жила (будет жить?) в начале двадцать
второго века в стране, которую она называла Центрально-Европейский Анклав.
Мне почему-то обязательно захотелось узнать, красива ли она, будто это
имело хоть какое-то значение. Алина Дюран вышла в Мир, будучи уже в
преклонном возрасте, и шла тем же путем, что и я, - наука и врожденные
способности. Возможно, в молодости она и была красавицей, но мне решила
показаться на исходе трехмерной жизни - сухонькой птичкой с печальными
глазами ангела.
Четвертый из нас никогда не существовал в трехмерии как человек. В
наше пространство-время он выходил лишь однажды и был ужасом. Тем ужасом,
который охватил сотни тысяч людей, живших двенадцать тысяч лет назад,
когда огромные валы катастрофического цунами поднялись над берегами
Атлантиды и понеслись на ее столицу, сметая ажурные строения, пирамиды,
сады, храмы, фабрики, военные лагеря - в обломки, ошметки, кровь, смерть.
Четвертый из нас, не имевший никогда своего имени, был и в других
измерениях буен и несговорчив, и Аэций прямо посоветовал мне не
связываться с этим типом.
- Ты не в ладу с собой, - сказал Аэций. (Сказал? Это слово не имело
смысла. А какое? Пусть будет "сказал"). - Тебе не повезло. В своем
трехмерии ты существуешь сразу в нескольких телах. Какой ты на самом деле?
Кто?
Действительно, кто я? Я ненавидел себя за то, что погубил великую
нацию, которая без таких инородцев, как я, не наделала бы глупостей и бед,
не изводила бы себя в гражданской войне и за проволокой ГУЛАГа, не стала
бы апатичной нацией застоя. Но я ненавидел себя и за то, что не мог
понять: нет такой нации, которую можно свести в пути какими бы то ни было
кознями. Теперь-то я знал это: люди - единое существо, и лишь при
поверхностном - трехмерном - исследовании судьба народа в любое время
зависит от внешних обстоятельств. Народы, нации - многочисленные пальцы
одной руки, и рука эта пока напоминает руку сумасшедшего, пальцы ее
отбивают безумную дробь, не заботясь о ритме.
Я ненавидел себя за то, что распял моего бога Христа, и ненавидел
себя за то, что искал врага вовне, а не в себе, ибо нет для человека,
народа, нации врага более страшного, чем он сам. Самая большая опасность -
не заметить опасности. Самый большой грех - не видеть собственного греха.
И самое большое счастье - знать себя не только героем, но и смердом,
гадом, рабом. Только сказав себе "Я раб", можно найти силы расправить